похищенное, но хан не сделал ничего. По изложенным поводам, великие государи, вступивши в союз с польским королем, решили
чинить промысел над крымцами.
Не ранее как в начале декабря отправлен был Косагов с ратною
силою в Запорожскую Сечу с тем, чтобы укрепиться в Каменном-
Затоне. Между тем поляки несколько ранее, осенью, сделали
нападение на Молдавию, но оно окончилось для них неудачно; татары
зажгли степь, и польские войска должны были попятиться назад.
Самойлович продолжал ненавидеть смертельно поляков, и перед
своими старшинами не скрывал нерасположения к успехам
христианских держав, воевавших тогда против турок, и показывал
довольство неудачами христиан. Когда гетману приносили газеты
(куранты), где сообщалось, что цесарские войска овладели городом
Будою, а венециане сделали высадку в Морее и побрали там
турецкие города, - гетман не хотел заглядывать в газеты, но разразился
веселым смехом, когда ему сказали, что поляки ушли со срамом из
Молдавии, а татары, ворвавшись на Волынь, наделали там
опустошений. Беседуя с генеральным бунчужным Полуботком, гетман
говорил: <Ах, как бы я был рад, когда бы ляхи в Волоской земле, утесненные татарами, помирились! Чай бы Москва и нас тогда
узнала и не почитала бы нас легко за то, что мы хотим соблюсти
приобещенную и надежную дружбу с Крымским государством>; Полуботок, хотя и преданный Самойловичу, проговаривался о его’
отзывах перед теми, которым они пригодились ко вреду гетмана.
Но гетман, верный по долгу московскому престолу, во
исполнение царской воли рассылал полковникам универсалы о
распоряжениях к предстоявшей войне и писал в Москву, что если уже
392
решено воевать, то необходимо выслать сколько возможно большее
войско и выступать в поход раннею весною. Впоследствии враги
его толковали эти советы так, как будто гетман давал их с
коварною целью, чтоб затеваемое военное предприятие не удалось.
Но такое побуждение приписывалось ему неверно, по злобе: и
прежде много раз, когда у него из Москвы спрашивали советов, он всегда твердил, что против Крыма надобно сразу двинуть
огромное войско, чтоб иметь возможность одним походом кончить
войну, а выступать в поход следует не иначе, как раннею весною, чтоб иметь для себя впереди все летнее время в распоряжении.
Несколько времени, однако, у Самойловича оставалась надеж-, да - авось либо в Москве одумаются, отстанут от союза с ляхами
и не начнут войны против Турции и Крыма. Москва готовилась к
войне очень медленно, как будто чего-то выжидая.
Константинопольский патриарх Дионисий писал в Москву убеждения не
разрывать мира с бусурманами и представлял, что это принесет вреда
более христианам, чем бусурманам, потому что турки станут тогда
изливать свое мщение над подвластными им христианскими
народами. Крымский хан писал в Москву, что воевать не из-за чего, просил жить в мире с Крымом, не помогать польскому королю, а
для улажения недоразумений учинить съезд. Стольник Алмазов
привез гетману ханское письмо и спрашивал, где учинить такой
съезд. Самойлович тогда находил удобным устроить съезд в Камен-
ном-Затоне, куда послан Косагов, и при этом* заметил, что будет
кстати двинуть войско, чтоб задать страху крымцам. Это нам
показывает искренность Самойловича: война ему была неприятна, но
когда уже решено было высшею властью двинуть войско, гетман
хотел по крайней мере извлечь из этого пользу, чтоб укрепить мир
с Крымом на более выгодных для России условиях. В кругу своих
старшин он безбоязненно говорил: <Не послухала таки мене дурная
Москва, замирились з ляхами! приходит, однако, время: станут
скоро меня просить, чтоб я стал посредником к примирению между
Москвою и Крымским государством. Только я буду знать, как их
примирить. Будут они меня памятовать; будут ведать москали, как
нас почитать!>.
Надежды гетмана не сбылись. Съезд с крымцами не устроился
и гетмана о посредничестве не просили, а весною 1687 года получил
он. грамоту, указывавшую ему следовать со всем войском в поход.’
.; В конце апреля все козачество поднялось на ноги по новому
универсалу своего гетмана. Когда сам гетман выезжал из своего
батуринского замка, под ним на мосту споткнулась лошадь.
<Худой прогностик> - заметили тогда некоторые.
Гетман следовал к Гадячу. Там встретили его несколько полков
в сборе, ожидавших его прибытия. Оттуда с ними он двинулся
к Полтаве и там встретили его другие полки, также в сборе.
393
В Полтаве старый священник Иоанн Величковский поднес
гетману в дар икону патрона его Иоанна Кущника и при ней вирши
своего сочинения. С гетманом были тогда все генеральные
старшины, все полковники и значные войсковые товарищи. В конце мая
между реками Орелью и Самарою в полях присоединилось войско
малороссийское к войску великороссийскому. Малороссиян было до
50.000, великороссиян около ста тысяч. По известию
участвовавшего в походе Гордона, обоз великороссийского войска состоял из
20.000 повозок и простирался в ширину на 557, а в длину на 1.000
сажен. Правую сторону прикрывал генерал Агтей Шепелев; левую - генерал Гордон; в центре находилось пять стрелецких полков.
Главнокомандующим был тогдашний временщик, любимец царевны
Софии кн. Вас. Вас. Голицын. По соединении с малороссийским
войском двинулись они далее в степь. Нестерпим был зной; во все
это лето с весны не было ни разу дождя, по ночам не падали росы, травы посохли, духота и пыль томили ратных людей, у многих
разболелись глаза, и более всех терпел гетман, уже прежде страдавший
глазною болезнью; он ворчал, говоря окружавшим: <нерассудная эта
война московская совсем лишила меня здоровья! Чертовскую
тягость взяла на себя Москва! Вславились по всему свету, что повоюют
крымское царство, а они себя-то не умеют поборонить. Сидеть бы
им у себя дома при нашем промысле, да своих рубежей сторожить>.
Добрались до реки Конские-Воды, перешли эту реку 13-го июня
верст за 15 ниже острова Хортицы и 45 верст выше Запорожской
Сечи; расположились на стоянке в Великом Луге. Тут невыносимый
смрад стал беспокоить воинов: на южной стороне показалась чер-‘
ная туча, а за нею появилось вдалеке и пламя. Посланные на про-
ведки принесли известие, что впереди степь горит. Очевидно стало, что неприятели, вместо всякого другого оружия, изожгли на степи
траву, высохшую от зноя, чтобы таким способом не пустить
русских идти далее. В предшествовавшем году этим способом татары
прогнали поляков из Молдавии; тот же способ избрали они, чтоб не
допустить русских до крымских пределов.
Стали военачальники размышлять, что им теперь делать.
Неприятель, видимо, уклонялся от боя. Но перед тем отправлен был в
Крым из Москвы царский гонец, и военачальники решились
попытаться двигаться далее в надежде встретить этого гонца на
возвратном пути его из Крыма, либо татар, с которыми придется вступить
в бой. Двинулись по выжженной степи. Ратные чуть могли
тащиться. Пепельная пыль, взбиваемая ветром и движением войска, разъедала им глаза. Заболевали и люди, и лошади. Но не встречали они
ни гонца своего, ни татар; встречали только диких свиней, которые, спасаясь от степного пожара, метались из стороны в сторону.
Войска достигли, наконец, небольшой степной речки Анчак-
рака. 17-го июня выпал дождь и все сперва обрадовались, думая, 394
что теперь зной уменьшится, пыль прибьется и травы станут
расти. Но, подходя к речке, увидали новое затруднение: от
проливного дождя прибавилось воды, и не без труда устроили через
небольшую речку плотины из фашин.
Перешедши речку Анчакрак, двинулись снова по выжженной
степи, задыхаясь от копоти. Прошли еще 6 верст и дошли до
другой степной речки Карачакрака. Остановились.
На другой день военачальники собрались на совет.
<Невозможно следовать далее! - раздавались голоса в
совете. - Лошади все падут. И теперь они уже не в силах везти не
только пушки, но и повозки с запасами. Чем их кормить в
выжженной степи?>
<Травы было бы довольно на днепровских плавнях, да вода
еще не спала>, - заметили некоторые.
<Нет, и там травы было бы недостаточно для такого множества
лошадей>, - возразили другие.
<От дыма и копоти ничего не видно, — говорили третьи: -
