– О настоящей! – воскликнула Прима. – О власти и силе, которая уже в тебе есть…
Она осеклась и замолчала. «В ней сила», – вспомнила она слова Бабушки. В ней сила.
В одно мгновение все встало на свои места: и молчание старой карги, и утрата собственных сил, и каракули в записной книжке, в которые превратились прежде так хорошо различимые молитвы и заклинания. Вот, значит, в чем дело! Как же она сразу не догадалась! Виктория почувствовала, как откуда-то снизу на нее накатывает волна мрачной, убийственной ярости. Она вскочила, злобно прищурилась и прошептала:
– Я поняла! Ах ты, дрянь…
Она сжала кулаки и шагнула к Алине. Та попятилась, натолкнувшись спиной на деревянную полку, с которой скатилась и упала вниз безглазая кукла. Щелкнул взведенный курок.
– Я буду стрелять, – предупредила Алина.
Виктория не услышала: в голове гудела неистовым смерчем черная злоба.
– Сука рыжая, – шипела Прима, раскачивая головой, будто разъяренная кобра, и наступая. – Решила занять мое место? Захотела все отобрать, да? Перебила сестер, сожгла Виллу, а теперь взялась за меня?! Что тебе Бабушка пообещала?! Собственный ковен?!
В глазах Примы, лихорадочно блестевших сквозь упавшие на лицо, спутанные светлые волосы, Алина увидела неистовое, абсолютное сумасшествие. Виктория завопила, вскинула руку с зажатым между пальцев блестящим острием длинной булавки и резко вытянула ее в сторону Алины.
Несколько секунд они стояли неподвижно напротив друг друга: одна с пистолетом, другая с булавкой в выпрямленной, дрожащей руке.
Откуда-то издалека донесся звонкий звук упавшей на камень капли воды.
– Не получилось, – сочувственно констатировала Алина. – Попробуй еще раз.
Виктория выкрикнула что-то похожее на неразборчивое ругательство и снова ткнула булавкой.
Алина продолжала стоять на месте.
– Вика, – сказала она. – Ты совсем спятила.
Прима завыла, завертелась на месте, размахивая руками, как будто вступив в схватку с незримым врагом, покачнулась и угодила ногой в отверстие открытого люка. Секунду она балансировала на краю, а потом упала, ударившись затылком о каменный пол. Алина одним прыжком оказалась рядом. Виктория застряла в круглой дыре, как будто неловко уселась на стульчак в деревенском сортире: голые ноги торчали вверх и в стороны из-под задравшегося, отчаянно мотающаяся голова упиралась в каменный пол, а пальца скользили по гладким булыжникам, тщетно пытаясь найти точку опоры. Задребезжал и опрокинулся задетый рукой жестяной сундучок; деревянный фасцинум, старое зеркало, записная книжка, монетки, спичечный коробок посыпались в темную щель между краем отверстия и застрявшей в нем, судорожно бьющейся женщиной.
– Держись! – Алина нагнулась и потянулась к Виктории, но та дернулась, провалившись чуть глубже, и заорала. Голубые глаза округлились от ужаса. Тело Примы сложилось почти пополам, лицо прижалось к коленям, руки взметнулись, и она провалилась вниз, мгновенно исчезнув в непроницаемой тьме. Алине почудилось, что она на мгновение увидела две безобразные, распухшие руки, обхватившие талию ведьмы и утянувшие туда, где во мраке сырых подземелий застыли гнилые воды и зловонная грязь не живой, и не мертвой реки. Послышался густой, липкий всплеск, как будто лопнул болотный пузырь, и все стихло.
Алина молча стояла перед разверстым круглым отверстием в булыжном полу. Потом наклонилась, с усилием подняла железную, в пятнах ржавчины круглую крышку и с лязгом установила на место. На полу что-то тускло блеснуло. Булавка с головкой в виде цветка аконита лежала у самого края люка. Алина осторожно поддела ее носком туфли и сбросила вниз сквозь решетку. Обвела взглядом крипту, погасила лампочку под потолком, вышла и заперла железную дверь.
Дождь кончился, и омытый от духоты города влажный воздух был чистым, живым и бодрящим. Рваные облака в темном небе спешили за горизонт, как остатки разбитого воинства, открыв торжествующе мерцавшие звезды. Алина посмотрела наверх, вдохнула поглубже и улыбнулась.
В нагрудном кармане заерзал, вибрируя, и запел мелодичным звонком телефон. Алина вытащила аппарат: высветившийся на экране номер был ей незнаком.
– Я слушаю, – сказала она, рассеянно глядя в небо: обрывки туч, темные пространства и звезды.
– Алина привет. Это я.
Голос Гронского донесся издалека, как будто с одной из невидимых глазу планет.
– Привет, – отозвалась Алина.
В динамике зашуршали помехи. Наверное, пролетавший метеорит или комета нарушили хрупкую связь.
– Прости, что так долго не давал о себе знать. Был несколько занят. Мне нужна твоя помощь, мы можем встретиться?
Алина молчала, по-прежнему улыбаясь.
– Алина, ты тут? По-моему, что-то со связью…Алло! Ты меня слышишь?
Она опустила глаза и вздохнула.
– Да. Конечно, я тебя слышу.
ЭПИЛОГ.
Полустанок возникает на мгновение и пропадает во тьме: блестящая от дождя платформа, деревянный павильон с фонарем, пустая скамейка – как чья-то забытая, недожитая жизнь. Карина смотрит в окно, как исчезает во мраке пятно теплого золотистого света.
– Не заметили, что это была за станция? – спрашивает сидящий напротив мужчина.
– Нет, – отвечает она. – Не успела разглядеть.
Карина отодвигается от окна и откидывается на мягкую спинку над полкой, наслаждаясь уютным теплом и полумраком купе. Пахнет бельевой пылью, холодной едой, а еще разогретым железом и дымом от растопленного проводником бака с кипятком в коридоре. За мокрым стеклом в темноте извивается рваными силуэтами лес – черным на фоне темного неба. Иногда он расступается на минуту – другую, и тогда становятся видны поля до самого горизонта, пустыри с одинокими избами или целая деревенька, похожая на стаю сбившихся в кучку испуганных светлячков. Монотонный, ритмичный стук колес успокаивает, как деликатное седативное средство; с каждой минутой поезд все дальше уносит Карину от города, оставшегося позади, в холодной мгле и тумане, похожего на исполинского, потустороннего монстра, от которого ей удалось убежать. Карина чувствует, что может даже уснуть, спокойно и крепко, впервые за долгое время.
Мощный взрыв, положивший конец инфернальной Вилле Боргезе, застал ее в дренажной трубе, на половине пути к темным спасительным водам Малой Невки. Узкий лаз уже шел под уклон, и Карина пробиралась на четвереньках сквозь сгустившиеся миазмы гнили и сырости в доходившей уже до локтей холодной маслянистой воде, когда позади ухнуло, гулко и страшно, и облако едкой пыли, ворвавшись в трубу, накрыло ее с головой. Со скрежетом сдвинулись камни и плиты, вода колыхнулась, и Карина подумала, что низкий сырой потолок сейчас похоронит ее здесь, в подземной безмолвной могиле. Но труба устояла; Карина, раздирая ладони, колени и локти, ползла все быстрее и дальше, пока вода не заполнила трубу полностью. Тогда она сделала вдох и нырнула, наощупь определяя путь среди осклизлых камней и молясь, чтобы решетка, закрывавшая вход со стороны речки, оказалась открыта.
Через минуту Карина уже вынырнула на поверхность, жадно хватая ртом воздух, и, загребая руками, поплыла к низкой набережной – всего несколько метров, совсем близко, а в черной глади реки дрожали оранжево-красные отблески бушующего неподалеку пожара.
Весь следующий день она пролежала на койке в своей комнате в общежитии, а еще через день пришла на работу и подала заявление об уходе, попросив, в качестве исключения, о возможности не отрабатывать положенные две недели. Ее уговаривали, предлагали отпуск, отгулы, удобный график, даже повышение зарплаты – но уговорили только на то, чтобы Карина отработала перед уходом хотя бы несколько дней. Она согласилась, но лишь из чувства ответственности перед больными и уважения к главврачу: Арсений Виленович Отченаш всегда был добр к ней, почти как отец.
Николай, к удивлению всех, внезапно пошел на поправку и его перевели в другую палату. Карина видела его еще раза два или три – он смотрел провинившимся псом, пытался ей что-то сказать, но она его остановила: все, что нужно, уже было сказано ночью, когда Карина в последний раз зажигала черную свечку.
Через неделю Карина собрала в одну сумку все свои вещи, сдала ключ от комнаты и отправилась на вокзал. Она не выбирала, куда ехать, просто взяла билет в один конец на ближайший поезд, идущий в небольшой тихий город за три с лишним сотни километров от Петербурга.
Карина впервые в жизни уезжала так далеко. И впервые надолго. «Навсегда», – повторяла она про себя, чтобы свыкнуться с мыслью. Навсегда.
В поезде было все непривычным, и поначалу ей стало страшно. Карина уселась на нижнюю полку, выпрямив спину, и вцепившись в ручки своей большой сумки, которую взгромоздила себе на колени. Она так и сидела, когда проводник попросил провожающих выйти, поезд первый раз, как будто разминаясь перед дорогой, лязгнул вагонными сцепками, а дверь в купе вдруг открылась и внутрь вошел какой-то мужчина.
