Далеко пойдешь.
— Если не сяду.
— Да, если не сядешь, — кивнул Череп. И улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы.
Где–то на пятый–шестой день Евлентьев почувствовал даже нетерпение — еще не встав с кровати, ему уже хотелось снова оказаться в тире, снова почувствовать в руке вздрагивающую рукоять пистолета. Запах дыма от выстрелов, кажется, запомнился ему на всю жизнь, а может, и полюбился на всю жизнь. Были в нем и опасность, и риск, и что–то суровое, истинное.
Как–то их повели не в тир, а в лес. Нужно было пробежать метров двести, потом скатиться в глубокий скользкий овраг, не просохший еще после зимы, выбраться из него, снова пробежать метров сто, а обернувшись, рассмотреть между деревьями раскачивающиеся черные контуры мишеней. Это были «преследователи», и всех их надо было уложить. Евлентьев уложил шестерых из десяти. На следующий день он уложил восьмерых, и это считалось хорошим показателем.
После обеда их усаживали за отдельные столы и учили обращаться с техникой.
Они разбирали и снова собирали пистолеты, автоматы, винтовки, потом все это проделывали с закрытыми глазами, на ощупь. Повторяя и повторяя упражнения, инструктор добивался того, что на разборку и сборку пистолета уходили считанные секунды. За минуту Евлентьев мог разобрать до винтика и снова собрать тот же «Макаров». И это тоже был неплохой показатель. После ужина опять была стрельба, где–то около часа, и только потом всех отправляли спать. Но и в этом случае никто не мог поручиться, что их не поднимут среди ночи и с колотящимися сердцами не заставят снова палить в тире по ненавистным мишеням.
Здесь Евлентьев не был первым, уж очень глубоко он проваливался в сон, но умел, удавалось ему собраться и показать вполне приемлемые результаты — из восьми пуль пять–шесть он все–таки всаживал в центр мишени.
— Терпимо, — сипел за спиной Череп, и губы его медленно раздвигались в ухмылке, а желтые зубы тускло посверкивали в полумраке тира. — Терпимо.
Между собой отдыхающие почти не разговаривали. Один раз только какой–то слабачок, истосковавшись по живому общению, подкатился к Евлентьеву.
— Чем занимаешься в жизни, Анастас?
— Да так… Коммерция… — вяло ответил Евлентьев.
— Понятно… Как и все мы. Чем торгуешь?
— Духовная пища, — ответил Евлентьев чистую правду. — Только духовная.
— А мой товар… Живой.
— Красавицы?
— Попадаются и красавицы. — Слабак почувствовал, что и так сказал многовато, отошел в сторону и больше к Евлентьеву не подходил.
Однажды разговорился Череп. Это случилось в лесу, после бега, после стрельбы по мелькающим в кустарнике мишеням, когда все собрались на полянке, закурили. Вот тогда Череп и произнес самую длинную за все десять дней речь.
— Все это чепуха, ребята, — сказал он. — Стрельба, кучность, точность, скорость… Главное в другом. Спокойствие. Только спокойствие всегда вас выручит и спасет. Никогда не ругайтесь, прошу вас, не повышайте голос, не сердитесь. Не превышайте скорость на дорогах, не стремитесь на своих поганых джипах всех обогнать. Все равно всех не обгоните, все равно кто–то будет ехать впереди вас.
Ведите себя сонно, вяло, но будьте на изготовку. Затвор должен быть передернут.
И предохранитель должен быть снят. Не пейте водку, это плохо… — Череп затянулся, выпустил облако дыма, помолчал. — И никогда не говорите с женщинами о Делах… С женщинами можно говорить только о том, как они хороши, как вы хороши… И все.
— А о женских недостатках? Можно? — спросил один из отдыхающих, проникшийся, видимо, откровениями Черепа.
— Недостатки? У женщин? — Брови инструктора полезли вверх, лоб покрылся глубокими поперечными морщинами. — У женщин нет недостатков. У них есть только особенности. Все эти особенности и не позволяют говорить с ними всерьез о чем бы то ни было. — Череп бросил недокуренную сигарету в мокрую жухлую траву, растоптал ее, затер в землю, исподлобья осмотрел отдыхающих. — Пошли, ребята.
Нравилась Евлентъеву «беретта», изысканными своими линиями нравилась, мощью, грохотом, пятнадцатизарядной обоймой, крупной рукоятью, какой–то нездешней добротностью. Но иметь ее он не хотел. Так бывает иногда — понравится какая–нибудь красавица на экране, и всем–то она хороша, и грудь у нее, каких не бывает в жизни, и живот трепетный, как лань, и ноги… О, ноги… А спросишь себя — хотел бы? И отвечаешь искренне и убежденно — нет. Хлопотно. Настолько хлопотно это будет, что заранее гаснет вся радость обладания и обесцениваются все неописуемые наслаждения, которые, возможно, таятся в ее улыбке. Все, чем ты обладаешь, женщина ли, машина, дом, одежда, — все должно вписываться в твою жизнь, в твой образ жизни. Вот подари соседскому сантехнику джип последней модели, и что? А ничего. Трагедия будет человеческая и больше ничего.
Такое отношение было у Евлентьева и к «беретте». А полюбил он невзрачный японский пистолетик с очень надежным глушителем. Этот небольшой черный цилиндрик, который навинчивался на ствол, звук выстрела превращал в невинный треск сломанной веточки. Евлентьев ласкал пистолетик в руках, гладил, проводил пальцами по его сгибам, заглядывал в ствол, будто и там надеялся увидеть какое–то не открытое еще им совершенство. Был пистолетик подчеркнуто прост, неприхотлив в обращении, и калибр был у него скромный, не сопоставимый с «береттой», и во всем его облике чувствовалось какое–то сдержанное достоинство, будто пистолетик этот знал себе цену.
— Что, нравится игрушка? — спросил Череп, заметив вожделенные касания Евлентьевым пистолета.
— Ничего. Не отказался бы.
— Правильно, этот пистолет здесь лучший. Все эти пушки… Хороши, но… Для массовых военных действий. А этот — для тихой, чистой, результативной работы.
Если всерьез… Скажи своим спонсорам… Устрою, — Как он называется?
— Не важно… У нас все они под номерами… У этого пистолета — номер семнадцатый. Но, если будешь заказывать, предупреди — в полном комплекте.
— Это что значит?
— Глушитель, патроны, инструкция, правила пользования, гарантия, — Череп улыбнулся.
— Вы что же… Последний отдадите?
— Нет, — Череп покачал головой. — И предпоследний не отдам. Есть у нас небольшая кладовочка… Сделаем. Так что, будет заказ? Приберечь?
— Поговорю со спонсором.
— Поговори. — Череп отошел.
А Евлентьев отдался общению с японским пистолетом. Несколько обойм выпустил, неплохо у него получалось, совсем неплохо.
И Череп это заметил.
— Я смотрю, у вас неплохое взаимопонимание, — сказал он, постояв в стороне, понаблюдав за Евлентьевым. — Вы понравились друг другу. Так бывает.
— Со всеми?
— Нет. Так бывает чрезвычайно редко.
Проснувшись на следующее утро, Евлентьев с удивлением обнаружил, что время пребывания его в доме отдыха закончилось. Это утро было последним. Сегодня всем позволялось поваляться в постели подольше. И Евлентьев, закинув руки за голову, приподняв подушку, постарался прокрутить в памяти прошедшие Десять дней.
Первое, о чем он вспомнил с радостным изумлением — все это
