Но он не поднял головы и даже не шевельнулся.
Он закрыл глаза, чтобы вошедшему показалось, будто султан спит: мальчику хотелось ещё хотя бы немного так полежать.
Но, пройдя через всю крышу быстрыми, как бы танцующими шагами, чуть приседая и откидывая на ходу длинную руку, в развевающейся тонкой и широкой одежде — голобии, Ибн Халдун вдруг появился перед откинутой полой шатра.
Его босые ноги остановились неподалёку от лица султана.
Фарадж, не открывая глаз, ясно представил себе эти узкие синеватые ноги с густыми пучками седых волос на больших пальцах.
Медлительный и певучий голос пророкотал:
— Мир и мир высокочтимому султану!
Это означало, что у наставника есть неотложное дело, если он не ждёт пробуждения, а будит, словно султан сам не знает, когда надо пробуждаться!
Фарадж мгновенно, оттолкнувшись от атласного, скользкого тюфячка, в длинной, по самые щиколотки, рубахе встал среди разбросанных розовых и голубых одеял, пышных, как облака, и резко, но не без смутного беспокойства ответил:
— И вам мир, учитель!
Он считал непозволительным спрашивать кого-либо о чём бы то ни было, ибо на этой земле со времён фараонов считалось, что властитель есть маг и сам знает всё, что желает знать.
Тёмная рубаха была ему широка, отчего хилый подросток казался мужественнее и рослее, чем был.
Голос его в ту пору ломался, и султан то похрипывал, то неожиданно взвизгивал и тогда поспешно смолкал, порой на полуслове, чтобы горло успокоилось.
Эти внезапные причуды горла стесняли и смущали Фараджа, нетерпеливо желавшего выглядеть величественным, как подобает могущественному вавилонскому султану. Так звали его в окружающем мире, ибо и былой Вавилон, и Миср, некогда бывший Египтом, и Сирия с её славным Дамаском, и другие многие города, великие своим прошлым, принадлежали ему по праву наследования, хотя всё чаще и чаще приходилось подтверждать своё право остриём меча.
Не единожды приходилось каирцам отстаивать эти пределы и от османского султана Баязета, с которым ещё у Баркука был установлен союз, и от сирийских заговорщиков, замышлявших обособиться от Каира.
Тёплыми ступнями султан соступил с одеял на плиты и стал засовывать зябкие ноги в зелёные сафьяновые туфли, у которых длинные острые носы с красными хохолками, круто запрокинутые назад, были туго обмотаны золотыми нитками. Обуваясь, Фарадж поднял подол своей рубахи, приоткрыв узкие розовые штаны с поперечными чёрными полосками.
Он был очень занят этими туфлями и ступнями, никак не влезавшими в обувь, хотя она была просторна.
Он возился с туфлями.
Топтался на месте.
Прежде чем приступить к беседе с наставником, желал предугадать, о чём будет эта беседа.
Он не хотел, чтобы Ибн Халдун застал его врасплох своими делами, с которыми подступил так торопливо и так настойчиво.
Но как Фарадж ни прикидывал, ни одно дело не заслуживало, чтобы ради него являться к постели султана в столь ранний час и прерывать сон.
Ибн Халдун, пренебрегая тем, что Фарадж столь занят сейчас зелёными туфлями, начал было беседу:
— Внимание, о внимание, высокочтимый султан!
Фарадж попытался оттянуть беседу:
— Учитель, вчера мы остановились на рассуждении о власти кесаря. Сейчас я смотрел на пирамиды. Взгляните, каменная вершина поднялась над основанием и висит единственно на дуновении ветра!
Ибн Халдуну пришлось взглянуть в сторону Гизы и подтвердить впечатление Фараджа: утреннее марево расслоило пирамиду.
— Кажется, это только кажется.
Но султан настаивал:
— Если тяжесть грузной вершины столь легко повисает в небе, почему бы и кесарю или султану не парить, возлежа над своей страной?..
— Но зачем, милостивый султан?
— Дабы не погрязать в тине суетного бытия низменных людей и бренных забот.
— Увы, всё земное тяготеет к земле.
— Однако известно, языческие фараоны легко восходили в лоно богов, а пирамиды — это лишь ступени, лишь лестницы для тех божественных восхождений.
Почтительно поклонившись, чтобы скрыть улыбку в волнах пушистой седины, Ибн Халдун отшутился:
— Такие ступени крутоваты для восхождений.
И строго добавил:
— Благочестивые богословы ныне отвергают силу фараонской магии. Её тьма рассеяна истинным светом ислама.
— О благословенный учитель! Как можно, изъясняя мне историю мира, умолчать о могуществе языческих божеств, хранивших царство Вавилона и царство Нила?
— Могущество языческих божеств… На то была воля аллаха.
— А почему всемогущий аллах столь долго был снисходителен к язычникам?
Ибн Халдун уклонился от этого спора, грозившего затянуться:
— Мы ещё не начали урок истории, милостивейший султан. Ещё не наступил час урока.
Вдруг старик спохватился, что время уходит, ибо ещё с вечера он пытался пройти к султану, но пришёл, когда султан уже играл с девушкой и султанскую дверь никто не смел открывать до утра.
Резким движением длинной руки откинув за спину свисший край бурнуса, Ибн Халдун твёрдо и настойчиво сказал:
— Тревожная весть.
Слово было сказано. Фарадж больше не мог уклоняться от неизбежных земных дел.
— Всегда слушаю со вниманием, о учитель.
Ибн Халдун наклонился к уху ученика и прошептал ему всего несколько слов, но мальчик побледнел, насторожился, на мгновенье задумался. Его горячие черкесские глаза сузились.
— Где же они?
— Пока на пути к Халебу.
— Скорей, скорей, всё дело в этом!
— Повелите сзывать совет.
— Да, скорее! Скорей!
Этих слов и ждал Ибн Халдун. С резвостью, завидной и даже непростительной в его годы, он побежал вниз, в залы дворца, куда заранее уже вызвал участников совета.
День начинался.
Марево вдали рассеивалось. Даль становилась ясней.
С базара потянуло чадом от горелого мяса и лука. Зазвенели бесчисленные молоточки медников. Город начинал день.
Осторожно, чтобы не свалились с ног просторные туфли, медленно ступая со ступени на ступень, Фарадж сошёл по крутой серой мраморной лестнице, вклиненной в тесный простенок.
Через бойницу он увидел угол крепостной стены и ярко озарённую утренним сиянием могучую круглую башню. Одну из тех величественных круглых башен, которыми славилась крепость Каира. По преданию, их воздвиг более чем за двести лет до того сам Салах-аддин, сын курда Айюба, прославленный победами над крестоносцами, которые звали его Саладином и складывали о нём сказки.
Издавна в этих круглых башнях, называвшихся бурджами, размещались и жили каирские воины, набранные из рабов, из пленников или из пришлых людей, из наёмников, льстившихся на добычу и жалованье, а то и просто сбредшихся неведомо из каких сторон утаиться тут от каких-то тёмных дел и погони.
Здесь жили и воины из черкесов, славившиеся отвагой и мужеством, поднявшие Баркука на султанский трон. И в честь своих соратников, вышедших из сих неприступных бурджей, Баркук дал своей династии, своим наследникам имя Бурджитов, чтоб всем помнились круглые башни Каира, хотя всем было известно, что сам Баркук в бурдже никогда не жил.
С такими башнями Каиру не был страшен никакой враг. Но надо ли ждать врага здесь? А если не ждать, тогда что? Как поступил бы отец?
Фарадж нежно и счастливо помнил о своём отце.
Баркук задолго до того, как стать султаном ал-Малик аз-Захир Сайф-аддином Баркуком, был девятилетним черкесским мальчиком, быстроглазым и шаловливым, когда в 1364 году на невольничьем базаре в генуэзской Кафе, в Крыму, его купили с толпой других ребят и перепродали на таком же базаре в Каире. Он попал во двор к просвещённому амиру Иль Богга, и тот отдал смышлёного мальчика в школу. Мальчика, как самого знающего, после школы взяли во дворец султана ал-Ашрафа воспитателем к султанским детям. Воспитатель оказался так смышлён, что, едва умер воспитанный им султан, объявил себя султаном. Его поддержали черкесы, служившие в дворцовой страже. Враги вскоре заточили самозванца в темницу, но дворцовая стража его освободила. С того дня он правил Египтом, поощряя земледелие и науки, торговцев и ремесленников. Он построил семинарию, где обучение было бесплатно. Он призвал учёных из многих стран, и они до конца своих дней оставались здесь, ибо ни в одной иной стране их знания не ценились так высоко, как в Каире. Он приютил учёного беглеца из Магриба, престарелого Ибн Халдуна, и высоко его вознёс, утвердив верховным судьёй Каира, поручив ему воспитание своего сына Фараджа, и оградил от множества обвинений и козней, на которые не скупились каирские недоучки, раздосадованные успехом пришельца.
