Дафидд, судейский писарь, что переводит эти пергаменты на язык бриттов, пришел сегодня забрать новую стопку и между прочим сообщил, что костры почти наверняка саксонские. А еще рассказал, что новорожденного сына Игрейны назовут Артуром. Артур ап Брохваэль ап Пирддил ап Кунеглас: славное имя, хотя Дафидд его явно не одобряет, и сперва я не мог понять почему. Дафидд — коротышка вроде Сэнсама, с тем же суетливо-деловитым выражением лица и щетинистой шевелюрой. Он устроился в оконной нише почитать законченные рукописи и все цокал языком да качал головой.
— Почему Артур бросил Думнонию на произвол судьбы? — наконец вопросил он.
— Потому что Мэуриг на этом настаивал, — объяснил я, — а сам Артур никогда не хотел править.
— Возмутительная безответственность! — сурово отрезал Дафидд.
— Артур не был королем, — напомнил я, — а по нашим законам править может только король.
— Законы гибки, — фыркнул Дафидд. — Кому и знать, как не мне; так что Артуру следовало быть королем.
— Согласен, — кивнул я, — да только королем он не был. Не был по праву рождения, а Мордред — был.
— Значит, прав не было и у Гвидра, — возразил Дафидд.
— Верно, — кивнул я, — но если бы Мордред умер, притязания Гвидра имели бы не меньше веса, нежели любые другие, за исключением Артуровых, разумеется, вот только Артур королем быть не хотел. — Я вздохнул: ну сколько еще раз прикажете мне объяснять одно и то же? — Артур пришел в Британию, — втолковывал я, — потому что он принес клятву защищать Мордреда, а к моменту своего отъезда в Силурию он добился всего, к чему стремился. Он объединил королевства Британии, он утвердил в Думнонии правосудие, он разгромил саксов. Он мог бы воспротивиться требованиям Мэурига сложить с себя власть, но в глубине души он сам того не хотел, так что он вернул Думнонию ее законному королю — и на глазах у Артура развалилось все, чего он достиг.
— Вот и выходит, что Артуру следовало оставаться при власти, — отрезал Дафидд. Дафидд, сдается мне, очень похож на епископа Сэнсама — такие всегда все знают лучше других.
— Да, — согласился я, — но Артур устал. Ему захотелось переложить тяжкое бремя на чужие плечи. Если кто и виноват, так это я! Чем месяцами гостить в Иске, мне следовало оставаться в Думнонии. Но в ту пору никто из нас не понимал, что происходит. Никто не ждал, что Мордред окажется хорошим солдатом, а когда он паче чаяния встал во главе армии, мы убеждали себя, что он скоро умрет и королем станет Гвидр. И все разом наладится. Мы жили скорее надеждой, нежели реальностью.
— А я все равно считаю, что Артур нас подвел, — объявил Дафидд, и по тону его было понятно, почему он не одобряет имени нового эдлинга. Сколько раз приходилось мне выслушивать такого рода порицания Артуру? Если бы Артур остался при власти, говорят люди, саксы и по сей день платили бы нам дань, а Британия раскинулась бы от моря до моря! Зато в пору Артурова правления все только ворчали да жаловались. Когда он давал людям то, чего они хотели, они роптали: им, дескать, недостаточно. Христиане нападали на него за то, что он покровительствует язычникам; язычники нападали за то, что он терпит христиан, а короли — все, за исключением Кунегласа и Энгуса Макайрема, — ему завидовали. От поддержки Энгуса проку было мало, но с гибелью Кунегласа Артур лишился самого своего надежного венценосного союзника. Кроме того, Артур никого и никогда не подводил. Британия сама себя подвела. Британия позволила саксам прокрасться назад, Британия погрязла в распрях, а теперь вот ныла, что во всем виноват Артур. Артур, который даровал ей победу!
Дафидд пролистал последние несколько пергаментов.
— А Кайнвин поправилась? — полюбопытствовал он.
— Хвала Господу, да, — отозвался я, — и прожила еще немало лет. — Я уже собирался рассказать Дафидду об этих последних годах, но я видел: ему это неинтересно, так что воспоминания я оставил при себе. В конце концов Кайнвин умерла от лихорадки. Я был с нею рядом, и я хотел сжечь ее тело, да только Сэнсам настоял, чтобы ее похоронили по христианскому обычаю. Я повиновался, но месяц спустя сговорился с несколькими людьми, сыновьями и внуками моих копейщиков, и мы выкопали ее прах и сожгли его на костре, чтобы душа Кайнвин смогла воссоединиться с дочерьми в Ином мире, и о прегрешении своем я нимало не сожалею. Сомневаюсь, что кто-либо окажет мне сходную услугу; вот разве Игрейна, если прочтет эти слова, сложит для меня погребальный костер. Надеюсь, что так.
— Ты что-либо меняешь, когда переводишь? — спросил я у Дафидда.
— Меняю? — вознегодовал он. — Да моя королева не позволяет мне ни единого слога поменять!
— Вправду? — уточнил я.
— Я, случается, исправляю грамматические погрешности — но и только, — заверил он, собирая пергаменты. — Я так понимаю, конец истории уже недалек?
— Недалек.
— Тогда я вернусь через неделю, — пообещал Дафидд, затолкал пергаменты в суму и поспешил прочь.
Мгновение спустя в келью ворвался Сэнсам. Он нес странный сверток: сперва я подумал было, что это палка, завернутая в старый плащ.
— Что за вести принес Дафидд? — осведомился он.
— Королева в добром здравии, — сообщил я, — равно как и ее дитя. О том, что ребенка назовут Артуром, я предусмотрительно умолчал: святой только разозлится, а в Динневраке живется куда легче, когда Сэнсам настроен благодушно.
— Я спросил про вести, — огрызнулся Сэнсум, — а не про бабские сплетни о младенцах. Как там насчет костров? Дафидд про костры не упоминал?
— Дафидд знает не больше нашего, епископ, — отозвался я, — но король Брохваэль полагает, что это саксы.
— Да сохранит нас Господь, — промолвил Сэнсам и подошел к окну. На востоке и сейчас смутно просматривался столп дыма. — Господь и Его святые да уберегут нас, — помолился он, затем подошел к моему столу и положил странный сверток на вот этот самый пергамент. Размотал плащ и, к вящему моему изумлению, я увидел перед собою Хьюэлбейн — у меня чуть слезы на глазах не выступили. Чувств своих я не выдал, зато перекрестился, как если бы появление оружия в нашем монастыре потрясло меня до глубины души.
— Враг близко, — объяснил Сэнсам.
— Боюсь, епископ, ты прав, — согласился я.
— А в неспокойную пору еще и голодная беднота в холмах пошаливает, — продолжал Сэнсам. — Так что ночами ты станешь стоять на страже при монастыре.
— Да будет так, господин, — смиренно согласился я. Да только куда уж мне стоять на страже? Я сед, стар и слаб. Из меня сейчас такой же дозорный, как из младенца двухлетнего. Но протестовать я не стал. Едва Сэнсам вышел, я выдвинул Хьюэлбейн из ножен и подумал, как же потяжелел клинок за долгие годы, что лежал без дела в монастырской сокровищнице. Массивный, неуклюжий — но это по-прежнему мой меч! Я жадно рассматривал пожелтевшие свиные косточки, вставленные в рукоять, а потом — любовный перстень, вделанный в навершие; на сплюснутом кольце и сейчас поблескивала крохотная частичка золота, похищенная с Котла давным-давно. Сколько историй воскресил в памяти этот клинок! На лезвии темнело пятно ржавчины; я осторожно соскреб ее ножом, которым очинял перья, и долго еще держал его в руках, воображая, что я снова молод и Хьюэлбейн мне по силам.
