Я глядел на Мерлина во все глаза.
— Это правда?
— Правда, Дерфель, — подтвердил Мерлин, прижимаясь изуродованным лицом к грубой решетке. — Ты поклоняешься тени бога. Он уходит, понимаешь — уходит точно так же, как и наши боги. Они все уходят, Дерфель, они уходят в никуда. Гляди! — Старик указал на затянутое тучами небо. — Боги приходят и уходят, Дерфель, и я уже не знаю, слышат ли они нас и видят ли. Они проплывают мимо на громадном колесе небес: ныне правит христианский Бог, власть Его продлится еще какое-то время, но в конце концов колесо увлечет в бездну и Его, а род человеческий вновь окажется в промозглой тьме и будет вынужден искать себе новых богов. И ведь найдет, всенепременно найдет, ибо боги приходят и уходят, Дерфель, боги приходят и уходят.
— А Нимуэ повернет колесо вспять? — спросил я.
— Может, и повернет, — скорбно отозвался Мерлин, — и мне бы, Дерфель, весьма того хотелось. Хотелось бы мне вернуть себе глаза, и юность, и радость. — Он прижался лбом к прутьям. — Я не стану помогать тебе снять чары, — проговорил он тихо, так тихо, что я с трудом разбирал слова. — Я люблю Кайнвин, но если Кайнвин суждено страдать во имя богов, то благородное деяние.
— Господин, — взмолился я.
— Нет! — закричал Мерлин так громко, что в лагере завыли собаки. — Нет, — повторил он уже тише, — однажды я пошел на уступку, но больше так не сделаю, ибо какова цена уступки? Страдания! А если Нимуэ сумеет совершить обряд, тогда всем нашим страданиям придет конец. Отныне и навеки. Боги вернутся, Кайнвин закружится в танце, а я прозрею.
Мерлин ненадолго задремал; смежил глаза и я, но спустя какое-то время старик разбудил меня, просунув похожую на клешню руку сквозь решетку и ухватив меня за локоть.
— Стража спит? — спросил он.
— Думаю, да, господин.
— Тогда ищи серебристый туман, — прошептал он мне. На мгновение я подумал было, что рассудок его снова мутится.
— Господин? — переспросил я.
— Я порою думаю, — промолвил Мерлин, и голос его звучал вполне осмысленно, — что на земле магии осталось всего ничего. Она истаивает так же, как и боги. Но я не все отдал Нимуэ, Дерфель. Она-то думает, что все, но нет, последнее волшебство я утаил. Я сотворил его для тебя и для Артура, ибо вас обоих я люблю превыше всех на свете. Если Нимуэ потерпит неудачу, Дерфель, тогда разыщи Каддога. Помнишь Каддога?
Каддог был тем самым лодочником, что спас нас с Инис Требса много лет назад; он еще добывал для Мерлина сверлильщиков.
— Конечно помню, — заверил я.
— Каддог теперь в Камланне живет, — зашептал Мерлин. — Ступай к нему, Дерфель, и ищи серебристый туман. Запомни накрепко. Если Нимуэ потерпит неудачу и случится ужасное, отвези Артура в Камланн, найди Каддога — и ищи серебряный туман. Это последнее волшебство. Мой последний дар тем, кого я числил друзьями. — Пальцы его крепче впились в мою руку. — Обещай мне, что отыщешь!
— Обещаю, господин, — заверил я.
Старик облегченно перевел дух. Посидел немного, не разжимая пальцев, затем вздохнул.
— Хотел бы я уйти с тобой. Но не могу.
— Можешь, господин, — возразил я.
— Не глупи, Дерфель. Мне должно остаться здесь, и Нимуэ воспользуется мною в последний раз. Пусть я стар, слеп, и разум мой мутится, и жить осталось недолго — но какая-никакая сила во мне еще есть. И сила эта нужна Нимуэ. — Старик горестно всхлипнул. — У меня уж и слез не осталось, — посетовал он, — а порою мне только и хочется, что плакать. Но в серебряном тумане, Дерфель, в серебряном тумане нет ни рыданий, ни времени — только радость.
Старик снова заснул, а когда проснулся, уже рассвело и за мной пришла Олвен. Я погладил Мерлина по волосам, но он вновь впал в безумие. Он затявкал, как собака; Олвен так и покатилась со смеху. Мне ужасно хотелось подарить ему хоть что-нибудь — подбодрить каким-нибудь пустяком, да только ничего при мне не было. И я ушел, унося с собою его прощальный дар, хотя в ту пору я понятия не имел, что это еще за последнее волшебство.
Олвен повела меня назад, но не той же самой тропой, по которой мы давеча вышли к лагерю Нимуэ, а вниз по крутому ущелью, а затем через темный лес, где между камнями бурлил ручей. Полил дождь, тропа сделалась опасна, но Олвен, отбежав чуть вперед, упоенно кружилась в танце. Промокший плащ ей, похоже, ничуть не мешал.
— Люблю дождь! — крикнула она мне.
— А я думал, тебе солнце по душе, — угрюмо буркнул я.
— Я люблю и то и это, господин, — отозвалась она. Олвен, как всегда, была весела и беспечна, но я к ее болтовне почти не прислушивался. Я размышлял о Кайнвин, и о Мерлине, и о Гвидре с Экскалибуром. Я угодил в ловушку — и выхода из нее не было. Неужто мне придется выбирать между Кайнвин и Гвидром? Олвен, верно, догадалась, о чем я думаю: она подошла и взяла меня под руку. — Скоро твои горести закончатся, господин, — утешила она.
Я отнял руку.
— Горести мои только начинаются, — резко отозвался я.
— Но ведь Гвидр умрет не навсегда! — ободряюще воскликнула Олвен. — Он полежит немного в Котле, а Котел дарует жизнь. — Девушка ни минуты в том не сомневалась — в отличие от меня. Я по-прежнему верил в богов, но уже не надеялся, что нам удастся подчинить их своей воле. Артур, думал я, был прав. Надо нам рассчитывать на самих себя, а не на богов. У богов — свои собственные забавы, и ежели нами они не играют, так и на том спасибо.
Олвен остановилась у озерца под деревьями.
— Тут живут бобры, — сообщила она, глядя на взбаламученную дождем воду. Я ничего не ответил; Олвен подняла взгляд и улыбнулась. — Если пойдешь вниз по ручью, господин, выйдешь на тропу. Ступай по ней вниз по холму — и отыщешь дорогу.
Я зашагал по тропе, потом по тракту и вышел из холмов близ старого римского форта Цикуциум, где ныне приютилось несколько напуганных семей. Их мужчины, завидев меня, вышли из разрушенных ворот с копьями и собаками, но я перешел вброд ручей и двинулся вверх по склону, и, убедившись, что я не замышляю зла, не вооружен и явно не разведчик грабителей, они довольствовались тем, что посмеялись надо мной. Не помню, чтобы когда-либо расставался с мечом так надолго — с тех пор, как подрос. Чувствуешь себя словно голым, право слово.
Путь домой занял у меня два дня: два дня тягостных, бесплодных раздумий. Гвидр первым высмотрел меня на главной улице Иски и бегом бросился мне навстречу.
— Ей полегчало, господин, — крикнул он.
— Но ненадолго, — докончил я. Гвидр замялся.
— Да. Но две ночи назад мы уж было решили, что Кайнвин пошла на поправку. — Он вопросительно глядел на меня, не на шутку обеспокоенный моим мрачным видом.
