А перед сном говорили о женах. И не удивляло, когда сварливая хозяйка вдруг представала перед умственным оком ненаглядной красавицей, ладушкой, словно впервые увиденной издалека…
Сам князь вспоминал иное.
Не мать, любимую со всей ее воркотней. Не Звениславушку и даже не маленького сына. Закрывал глаза, и виделся ему отец.
Как стоял он тогда у ворот, высокий, в длинной рубахе, в теплой безрукавке, гревшей старую спину… Стоял, распрямившись, тяжко налегая на посох. И смотрел вслед сыну. Вслед пыльному облаку, уже скрывавшему идущее войско. Не смели подле него плакать ни жена, ни сноха. Спокойно смотрел старый Мстислав. Пришла пора — пустил птенца с руки в истинный соколиный полет. И был уверен в крепости его крыл, в силе когтей, в меткости не ведающих промаха глаз.
Знал молодой князь: лучше погибнуть, нежели встать перед ним, позабыв в поле честь.
Обычно он шел или ехал впереди войска, с двумя-тремя отроками и Нежеланой.
— А боярам верным с полками ехать велел! — скрежетал старый Вышата. — Один обо всем решать восхотел! Колодезник!
Зато сын его Лют при князе состоял неотлучно. Не многие и видели, когда спал… Но даже во сне его ладонь оружия не покидала — попробуй подойди! Однако уезжать от войска ему не приходилось, и Видга частенько поручал ему Скегги, когда княжеский приказ бросал отроков в седла.
Скегги он сперва хотел оставить дома… Тот принял приговор без жалобы, но начал вянуть прямо на глазах. Видга понял, как некогда Эрлинг, что это убьет его вернее вражеских стрел. И сжалился — в самый последний день. Тут-то Скегги расплакался, еле утешили. Неверными руками он совал в мешок свою арфу, а Видга смотрел на его слезы и уверенно знал, что более их не увидит. Мальчик делался юношей.
Они вместе поехали на Воронке, и тот, сильный, легко нес обоих. Но конников в войске было немного, и чаще всего шли пешком.
Отрокам доставалось… Чурила желал знать; что творилось впереди войска, позади него, по бокам. Умел бы — взлетел бы оглядеться из поднебесья. Но не умел. И Видга чем дальше, тем чаще ссаживал юного скальда с крупа коня, и Воронок нес его куда-то сквозь редеющий утренний туман…
Потом настал день, который они долго вспоминали впоследствии. Булан ждал скорой встречи со своими, и князь еще до рассвета отправил вперед семерых шустрых парней, Видгу в том числе. А повела их Нежелана.
Они долго ехали пустынным берегом. Когда же стало светло, Видга вдруг вытянул руку вперед и объявил:
— Там корабль.
С отроками он давно уже говорил только по-словенски и почти не запинался. Но их глаза с его глазами, если смотреть на воду, равняться не могли. Словене долго щурились и прикрывались ладонями от низкого солнца, но так ничего и не рассмотрели. А Видга уверенно продолжал:
— Это торговый корабль, и он сидит на мели. Про себя же подумал, что надобно будет не зевать и не оказаться последним, когда конунговы люди примутся грабить.
Слегка накренившаяся лодья стояла на песчаной косе, куда ее усадила нерасчетливость кормщика. Она показалась Видге отчасти похожей на кнарр. Только поменьше и пониже в бортах, а на носу вместо дракона вздымалась деревянная конская голова.
Впрочем, люди повели себя лучше, чем он ожидал. Заметив всадников, корабельщики тут же вооружились и встали по борту, готовые защищать себя и свое добро.
Отроки пустили лошадей в холодную утреннюю воду и погнали их по мелководью прямо к кораблю. Остановились, когда у ног переднего коня взбила бурунчик стрела.
— Эй, добрые люди! — подняла руку Нежелана. — Кто будете? И далеко ли путь держите?
Там, должно, удивились звонкому девичьему голойу. Но виду не подали.
— Мы гости новогородские, — долетело в ответ. — А идем из веси в хазары и у тебя, красная девица, позволения не спрашивали. Сама-то какого роду-племени?
— Мы-то все кременецкие да круглицкие, а племени словенского! — прокричала Нежелана, потихоньку подъезжая поближе. Для ратного дела на ней была надета кольчуга: никто в дружине кольчуг одеждами не прикрывал — для пущего страху. Железная рубаха облегала стройное тело и поблескивала, как чешуя. Один за другим все корабельщики побросали шесты, которыми силились сдвинуть тяжелую лодью. И сгрудились на борту, разглядывая поляницу. Экое диво!
Тем часом выше по течению, еще далеко, росло облако пыли от подходившего войска. Проворный гонец уже летел туда с новостями… Чурила выслушал отрока и немедля пожаловал сам.
Видга так и ждал, чтобы гремучая плеть в руке конунга указала на корабль. Уж тогда-то не многие обойдут его, сына моря, и в бою, и при дележе.
Но Чурила заправил плетку в сапог.
— Я князь кременецкий, — коротко обратился он к старшему на лодье. И тот не подумал усомниться, как ни мало отличался Чурила от простых воев. — А что, гость, поздорову ли ныне поживает воевода Олег?
Артельщик, молодой еще, статный детина с ворохом русых волос, отвечал сдержанно, что поздорову. Был он широкоплеч и придерживал у бедра вдетый в ножны клинок. Добра ли ждать от чужого князя — неведомо. Немногочисленные ватажники сжимали оружие, и только побелевшие скулы выдавали страх.
А рядом с купцом стояла молодая жена. Крепко обнимала она двоих сынишек-близнецов, неразличимых для любого глаза, кроме материнского…
— В Новом Городе я не бывал, — сказал Чурила купцу. — Но Олегу я друг. И тебе помогу.
Так и не пришлось Видге запустить руку в новогородское добро. Да что сделаешь — на конунга не обижаются. А если конунг еще и сам первый входит в воду, не боясь замочить сапоги, и подставляет плечо, налегая на шест… Молодая купчиха, которой позволили остаться на корабле, с испугом отводила от Чурилы глаза. Верно, боялась разрубленного лица. Видга косился на нее презрительно.
Песчаная отмель цепко держала корабль. Когда, освобожденный, он снова закачался над глубиной, сухой нитки ни на ком не было — ни на отроках, ни на ватажниках, ни на самом князе.
— Славен будь, Чурило Мстиславич, — выкручивая в руках мокрую шапку, сказал ему новогородец. — Беды ждал от тебя, а надо благодарить. Дозволь, княже, попотчуем, чем богаты.
Чурила усмехнулся:
— Смотри дороги к нам в Кременец не позабудь, назад когда поплывешь…
Расскажи-ка ты мне лучше, гость Третьяк Рогович, как там воевода варяжский в Белоозере живет-может…
Язык у Третьяка оказался подвешен как надо. Без того купец не купец!
Пока люди разводили костры и растягивали на солнышке мокрые порты, Чурила узнал, что ни свей, ни даны Олега с прошлого лета не беспокоили. И лесная весь, благодарная за покой, без понуждения навезла воеводе полные ключницы дани. Но зато как раз в те дни, что провели в Белоозере новогородцы, туда пожаловала из Ладоги богатая снекка. От самого господина Рюрика… Привезла она другого Рюрикова воеводу, готландца родом. О чем они там с Олегом говорили, Третьяк, понятно, не слыхал. Только видел, что Олег с того дня стал задумчив необыкновенно…
