Гражданской войны. В феврале 1920 года в поезде Троцкого приняли шифротелеграмму из Одессы: «По приказу Деникина в ноябре 1919 года была арестована семья тов. Троцкого, состоящая из дяди Герша Леонтьевича Бронштейна, его жены Рахили, арестованных в Бобринце, и двоюродного брата Льва Абрамовича Бронштейна – коммуниста. Отправлены в Новороссийск в качестве заложников. По некоторым сведениям обменяют их на племянника Колчака. Родственники арестованных просят принять срочные меры к их освобождению путем обмена заложников.
Ревком Одессы Павел Ингулов»{916}.
Телеграмма до Троцкого не дошла: он был в войсках. А возможные меры принял Бутов.
Высокий взлет Троцкого ближайшие члены семьи встретили восторженно. До появления «левой» оппозиции осенью 1923 года любая принадлежность к роду Бронштейна-Троцкого, знакомство с его близкими вызывали у революционной молодежи благоговейный трепет, уважение и чувство причастности к чему-то великому. Количество родственников росло: у людей знаменитых их всегда почему-то много. Объявлялись все новые и новые, которых Троцкий мало или совсем не знал:
«Глубокоуважаемый Лев Давидович!
Я, Гинзбург М. Л., из Екатеринослава (муж Вашей кузины Ольги Львовны, урожденной Животовской) и мне необходимо Вас видеть по неотложному для меня делу, очень прошу Вас, не откажите мне уделить несколько минут времени и принять меня.
2/VIII-21 г.
С глубоким уважением к Вам М. Гинзбург»{917}.
Как выяснилось, семью Гинзбургов преследовали, и она сильно бедствовала. Такие письма не были редки.
Но особенно тянулись к Троцкому его дочери – Нина и Зинаида. Они самоотверженно, как могли, защищали отца, когда его начали резко критиковать в печати. Они редко ему докучали просьбами, хотя все время нуждались материально. Троцкий переживал личную драму, по-своему любя дочерей от первого брака, с А. Л. Соколовской, и двух сыновей от второго, с Н. И. Седовой. Первая и вторая жены Троцкого естественно испытывали сильное, хотя и терпимое, взаимное отчуждение. И Троцкому приходилось соблюдать определенный такт, чтобы не вызывать всплеска женских эмоций.
Отец изредка слал телеграммы-поздравления ко дню рождения дочерей, но практически не принимал участия в их воспитании. Дочери выросли с обостренным чувством гордости за великого отца. Но ощущение некой семейной «второсортности» вызывало чувство обиды на мать, на отца, на свое двусмысленное положение.
Младшая Нина умерла в июне 1928 года, когда Троцкий находился в ссылке в Алма-Ате. Ей было всего 26 лет… Ее муж – Невельсон (его имя мне, к сожалению, установить не удалось) – уже был к тому времени арестован, а в последующем – расстрелян. Никто, кроме сестры, не оказывал ей серьезной помощи. Клеймо мятежного отца усугубило ее положение отверженной и ускорило кончину. Думаю, что смерть от туберкулеза «спасла» Нину от лагерей и ссылок. Ее дочь Волина, родившаяся в 1925 году, по некоторым данным, была у бабушки А. Л. Соколовской, но затем, когда Соколовскую арестовали и сослали, следы внучки затерялись, и судьба ее неизвестна. Может быть, она еще жива, но не знает, пройдя детдомовские «университеты», ни своей подлинной фамилии, ни происхождения? Троцкий узнал о смерти дочери лишь через несколько недель и сильно переживал, понимая, что его поражение в политической борьбе – едва ли не главная причина трагической развязки. Тем более что Зинаида послала отцу телеграмму: «Нина все время тебя зовет, надеется, что если увидит тебя, то исцелится…» Но телеграмму ссыльному вручили лишь через 73 дня после ее отправления, а сам он находился фактически под стражей. С кончиной Нины началась длинная череда смертей в семье Троцкого, которые страшными, роковыми вехами отметят весь его дальнейший путь.
Зинаида, на руках у которой скончалась сестра, была надломлена трагической переменой в судьбе семьи: ссылка отца, арест мужа, Платона Волкова, смерть сестры, болезнь сынишки, беспросветная нужда и положение отверженной. К тому же у нее самой был туберкулез. Молодая женщина пыталась уехать с сыном к отцу в Турцию. После долгих мытарств и унижений ей удалось добиться разрешения на выезд, И в январе 1931 года она приехала с сыном к отцу на Принкипо. К этому времени у нее начали появляться признаки и психической неуравновешенности. Последние годы Зина, как и ее младшая сестра и мать, жили в условиях морального террора. К туберкулезу присоединились глубокая депрессия, истерические припадки. Зинаида тосковала о дочери, оставленной в Москве, ничего не знала о судьбе мужа. Ей казалось, что отец тяготится ее присутствием. Она прожила на острове с отцом десять месяцев, но глубокой родственной близости не появилось… Несмотря на все старания Троцкого, отчужденность в отношениях Натальи Ивановны и Зины не исчезла.
На семейном совете решили продолжить лечение Зинаиды в Берлине. С огромным трудом Троцкий добился, чтобы дочери разрешили выехать в Германию. Шестилетнего внука он временно оставил у себя. Сохранилось его письмо министру иностранных дел Турецкой Республики, в котором он просил выдать обратную визу его дочери Зинаиде Волковой после завершения лечения в Берлине. «Во избежание каких бы то ни было недоразумений, – писал отец, – считаю нелишним отметить, что поездка моей тяжело больной дочери не связана ни прямо, ни косвенно с какими-либо политическими целями и преследует исключительно интересы лечения»{918}.
Троцкий не испытывал глубоких отцовских чувств к своей старшей дочери, сильно страдал от этого, но ничего поделать не мог. Совместная жизнь становилась на Принкипо нестерпимой. Зинаида чувствовала, что она здесь – нелюбимая дочь, ревновала отца к мачехе, мучилась сама и накаляла обстановку в семье. Наконец отец отправил дочь в Берлин для лечения и последующего возвращения на родину. В Амстердамском архиве (где мне также довелось поработать, как и во всех других, где хранятся бумаги Троцкого) есть несколько писем, приоткрывающих причины трагедии Зины.
Вскоре после начала лечения дочери в Берлине Троцкий получил письмо от его знакомой – Александры Рамм, которая взяла на себя заботы о молодой женщине. В нем говорится, что «состояние Зины осложняется не только из-за болезни легких, а прежде всего душевного состояния… Заболевание произошло бесспорно в Константинополе. Она приехала туда полная самых больших ожиданий к своему знаменитому отцу и т. д., но скоро пережила большое разочарование. Вылилось это в форму: меня не любят. Кто виноват?.. Помимо того, она чувствует себя одинокой, она больна. Сестра умерла. Постоянная боязнь…»{919}
А. Рамм права. Главная причина болезни Зинаиды – одиночество. Отец к ней холоден. Муж арестован. Дочь в Москве. Неустроенность, неизвестность, бедность. Берлинская знакомая продолжала в письме: «Дорогой Лев Давидович, не хочу от Вас скрыть мои личные наблюдения. В известном смысле ее и здесь встретило разочарование. Она думала, что здесь она войдет в жизнь Левы и Жанны. Этого не случилось и не могло случиться… Однажды она мне сказала: нет ли у Вас какой-нибудь бездельницы или бездельника, которые бы ко мне приходили, мне так трудно быть одной…»{920}
Фактически об этом же писал на Принкипо и Лев Седов, который находился в это время в Берлине. Сын пишет отцу, что «Зина много вспоминает и говорит о смерти Нины… Она очень рассчитывала, что ты напишешь ей сам… Она чрезвычайно подавлена, как никогда в жизни. Она не нападает на маму, но говорит, что ты ей писать не можешь и не будешь, это она понимает. Зина страшно угнетена, подавлена, выглядит совершенно расшибленной, жалко ее, папочка, очень, очень жалко; больно на нее смотреть… Говорил подробно и с доктором Маем. Он считает, что недель через 8–10 З. может возвращаться в Союз… Доктор говорит, что к больной нужно больше мягкости… Иначе говоря, он дал мне понять, что считает очень важным, чтобы ты написал З., непосредственно воздействуя на нее. Может быть, последняя открытка З. даст тебе эту возможность? Я с З. держусь такой линии (невозможно ведь не считаться с ее состоянием): ты должна сама, своим поведением, фактами, характером писем и пр. создать предпосылки налаживания нормальных отношений с папой… Она отвечает в полном пессимизме:
– Нет, ты знаешь, что я наделала, п. мне никогда писать не будет…»{921}
Сын просит отца написать ей дружеское письмо, не обращая внимания на то, что она могла наговорить его матери в пылу нервного расстройства.
В других письмах (их около десятка) Лев пишет о глубокой депрессии сестры, об усилиях психиатра, об усугубляющемся душевном расстройстве молодой женщины. Ни в одном архиве я не
