скорби и отчаяния. Но едва придя в себя, Троцкий и его друзья потребовали скорейшего расследования обстоятельств смерти Седова. Почти ни у кого не было сомнений, что сын Троцкого отравлен. Однако, как и ожидалось, убийство было совершено достаточно профессионально, без явных следов преступления. В НКВД существовал специальный отдел, отрабатывавший «техническую» сторону подобных дел.
20 февраля 1938 года, через неделю после смерти сына, Троцкий написал потрясающий некролог, который и сегодня читать спокойно нельзя. Приведу лишь некоторые выдержки из него:
«То старшее поколение, в рядах которого мы выходили в конце прошлого века на дорогу революции, все, без остатка сметено со сцены. Чего не сделали каторжные тюрьмы царя, суровая ссылка, нужда эмигрантских лет, гражданская война и болезни, – писал изгнанник, – то доделал за последние годы Сталин, как злейший из бичей революции». Троцкий писал о той большой помощи, которую оказывал ему сын в литературной работе: «Такое сотрудничество было возможно только потому, что наша идейная солидарность перешла в кровь и нервы. Почти на всех моих книгах, начиная с 1928 года, надо было бы, по справедливости, рядом с моим именем написать и имя сына».
С глубокой убежденностью Троцкий пишет, что «московские мастера убили его. И весть о его смерти они отметили в календаре Термидора как крупное торжество». Слова отца полны горечи: «Прощай, милый и несравненный друг! Мы не думали с матерью, не ждали, что судьба возложит на нас еще и эту страшную работу: писать твой некролог… Мы не сумели охранить тебя»{941}.
А в Париже окружение Седова, инструктируемое Москвой, хотело сохранить связи со «Стариком» (так называли Троцкого в оперативных донесениях разведки). В архивном деле Марка Зборовского есть такой документ из Парижа:
«1. Русс на заседании Политбюро французских троцкистов предложил ”Маку“ впредь до особого распоряжения ”Старика“ взять на себя всю работу русской группы. Французы будут признавать только ”Мака“ представителем русской группы.
2. ”Мак“ вместе с ”Соседкой“ (Л. Эстрин. – Д. В.) 18 февраля (1938 г.) отправят ”Старику“ письмо, где изложат подробности смерти ”Сынка“.
3. ”Соседка“ сообщила ”Маку“, что имеются три архива:
а) старый архив, который хранится в сейфе банка, а ключи у Жанны;
б) старый архив, хранится у ”Мака“ (нам известен);
в) спрятан ”Соседкой» (архив ”Аякса“). Местонахождение ”Сынок“ не знал.
4. Отношения у ”Мака“ с ”Соседкой“ хорошие. Последняя считает себя равноценным преемником ”Сынка“. Предложено ”Маку“ ”Соседку» не ”отшивать“, а выкачивать у нее все, что она знает. Это очень важно…
5. ”Мак“ имеет от нас задание перенять дальнейшую связь с ”Международным секретариатом“ на себя…»{942}
Уничтожив Льва Седова, эти же люди над его трупом пытаются связать порванные нити, тянущиеся от кабинетов НКВД к одному из бывших вождей русской революции.
К этому времени уже не было сомнений в том, что в застенках Ежова погиб и Сергей. Кровавая жатва Сталина захватила своим серпом миллионы советских граждан. Среди них оказались и дети Троцкого.
Он не знал о судьбе своих внучек в Союзе после ареста А. Л. Соколовской, а за рубежом остался только один отпрыск его рода – внук Сева. Усыновленный Львом, он сменил много мест жительства: Турция, Германия, Австрия, Швейцария, Франция… К моменту смерти нового отца ему было чуть больше десяти лет. Троцкий, подсознательно чувствуя свою вину за гибель детей, хотел взять заботы о последнем внуке на себя. Почему вины?
Он понимал, что его политическая борьба сделала несчастными обе его семьи, в конечном счете она самым роковым образом сказалась на судьбе всех его детей. Прячась за бетонной стеной своего двора в Койоакане, он жестоко судил себя, вспоминая, что так мало сделал для лечения своих дочерей, не нашел должного контакта с Зиной, не уговорил Сергея уехать с ним в Турцию, не откликнулся на желание Левы временно покинуть Францию… Да, в первую очередь он думал о деле, а не о детях. Вина его велика… Комплекс невольной вины за гибель всех своих детей Троцкий мучительно нес до последних дней жизни.
Но с внуком дела оказались сложными. Жанна Молинье отказалась ехать в Мексику с Севой. Началась письменная «война» между Троцким и Жанной, принимавшая порой неприличные, оскорбительные формы. Троцкий это понимал, мучился, переживал. Ему с большим трудом удалось заполучить часть своих архивов, находившихся у сына, но Троцкий потерял покой, постоянно думая о внуке. Он даже обратился в суд, желая законно заполучить внука, дело тянулось целый год, но Жанна не уступала мальчика.
Тогда Троцкий написал внуку письмо на французском. Послание отправлено 19 сентября 1938 года.
«Дорогой малыш Сева!
Я пишу тебе в первый раз. Наш бедный Лев всегда держал нас в курсе (Натали и меня) твоей жизни, твоего роста и твоего здоровья…»
Далее Троцкий пишет, что он очень озабочен тем, что Сева совсем забыл русский язык. Отец мальчика в письмах к Троцкому просил, чтобы в случае «непредвиденного» дедушка сделал все для того, чтобы мальчик не забыл родной язык. Поэтому дедушка предлагает Севе приехать к нему, чтобы обсудить вопросы его будущего и восстановить язык родины.
«Я написал письмо к моим друзьям Альфреду и Маргарите Росмер, – продолжал Троцкий. – Ты их знаешь, мой мальчик. Дядя Лев восхищался ими и был связан с ними горячей дружбой… Я хочу, чтобы ты их навещал, как минимум один раз в неделю. Я написал Росмерам по вопросу твоего путешествия. Я тебя нежно целую, мой маленький Сева. Ко мне присоединяется и Натали. Мы говорим тебе: до скорого свидания!
Р. S. Ты, естественно, покажешь это письмо Жанне, чтобы я не писал дважды одно и то же»{943}.
Но эти обращения не помогали. Жанна Молинье не хотела отдавать ребенка. Тогда Троцкий написал министру юстиции Франции, где указывал, что отца и матери у Всеволода Волкова теперь нет. «Единственным кровным родственником Всеволода, моего законного внука, остаюсь я, нижеподписавшийся… Г-жа Жанна Молинье не находится с ним ни в родстве, ни в свойстве… Ваше авторитетное вмешательство, г. министр, способно разрубить запутанный узел в 24 часа…»{944}
Но лишь в октябре 1939 года, после «похищения» Росмерами Севы, его смогли привезти к деду в Мексику. С дедом внук проживет меньше года.
Более трети своей жизни Троцкий вынужден был обитать на чужбине. Родина отторгла его, и ему пришлось скитаться. Только после смерти сыновей он до смертной боли в сердце понял, что больше никогда не увидит Родину; не посмотрит из окна поезда на бескрайнюю русскую равнину; не побывает на могилах отца, матери, дочери, брата, сестры; не увидит зубчатых стен Кремля, в котором они с Лениным жили в одном коридоре… Осознание окончательной, бесповоротной утраты не только близких, но и самой Родины – груз смертельный, тягостный, невыносимый.
Еще несколько лет назад, незадолго до отъезда из Принкипо, Троцкий «подал сигнал» в Москву о том, что в интересах революции он готов пойти на компромисс. Тогда, в марте 1933 года, Троцкий долго мучился, прежде чем написать это письмо. Он не хотел, чтобы оно выглядело капитуляцией. Нет, он не мог этого сделать. Никогда. Но в условиях, когда, по словам одного из вождей Великой французской революции Сен-Жюста, «революция закоченела», изгнанник еще испытывал слабую надежду на возможность хотя бы прекращения вражды, что дало бы реальные шансы увидеть когда-нибудь Отечество. Сталину писать он не мог, хотя понимал, что решать, как отнестись к неожиданному и последнему предложению Троцкого, будет только генсек.
«Письмо в Политбюро ВКП(б)
Секретно.
Я считаю своим долгом сделать еще одну попытку обратиться к чувству ответственности тех, кто руководит в настоящее время Советским государством. Обстановка в стране и в партии вам видна ближе, чем мне. Если внутреннее развитие пойдет дальше по тем рельсам, по которым оно движется сейчас, катастрофа неизбежна».
Это были слова пророка. Троцкий видел туманную даль далекого грядущего, чувствовал, несмотря на «пятилетки в четыре года», фантастические «проценты роста производства», невиданный и неподдельный «энтузиазм миллионов людей», что поезд социализма набирает ход, но… движется к огромной исторической неудаче. Мы осознали ее лишь в 80-е годы, но она подкралась к стране десятилетиями раньше под звон фанфар,
