— Я не знаю, дорогой мой синьор, думали ли вы когда-нибудь о той мало похвальной жизни, что ведет ваш отец, маркиз Никколо, и о его поведении, которое таково, что является причиной моего постоянного недовольства. Он, оставшись вдовцом после смерти блаженной памяти вашей матушки, так неутомимо преследует женщин, что и в Ферраре и в округе нет уголка, где бы у него не было побочного сына. Каждый думал, что, женившись на мне, он бросит срои повадки, но, хотя я и сделалась его женой, он ничуть не отказался от своих мерзких привычек: как и раньше, сколько женщин он видит, столько и хочет. Мне кажется, что он скорее расстанется с жизнью, чем откажется от утех то с одной, то с другой женщиной, какая ему только подвернется. А так как он синьор, то разве найдется женщина, которая ему откажет? Но хуже всего то, что он гораздо больше оказывает внимания этим потаскушкам и продажным женщинам, чем мне и вам, родившемуся от столь благородной и добродетельной синьоры. И если вы хорошенько об этом подумаете, вы легко убедитесь в моей правоте. Когда я еще жила в доме синьора моего отца, я слышала от одного нашего писца, очень любившего читать хроники, что меж нашими предками был некий Фреско, и он, разгневавшись на Аццо Второго, своего отца, убил его, так как Аццо ввел в дом мачеху, хотя она и была дочерью Карла Второго, короля Неаполитанского. Поэтому я не хочу, чтобы вы тоже обагрили руки свои в крови вашего отца, сделавшись его убийцей. Я должна открыть вам глаза и предупредить вас, чтобы вы когда-нибудь не остались посрамленным, осмеянным и с пустыми руками. Разве вы не слышали, как ваш отец, который не имел права наследовать Феррарское маркграфство, ибо был незаконным сыном и оно по справедливости принадлежало синьору Аццо Четвертому, — с помощью своих приспешников выгнал означенного Аццо из синьории и при содействии венецианцев отправил его в изгнание на остров Кандию, где несчастный синьор умер жалкой смертью? Берегитесь, чтобы подобное несчастье не случилось и с вами; как бы один из побочных сыновей, как говорится, не натянул бы вам нос и не послал бы вас куда глаза глядят. Что до меня, случись что-нибудь с вашим отцом, я без всякого колебания пожертвовала бы ради вас и жизнью и имуществом, чтобы только государство, как этому и надлежит быть, осталось в наших руках. И хотя принято говорить, что мачехи не любят своих пасынков, однако вы можете быть уверены, что я люблю вас больше самой себя. О, если бы богу было угодно, чтобы случилось то, на что я надеялась: ведь когда отец мой убеждал меня ехать в Феррару, он говорил, что моим мужем будете вы, а не ваш отец. Не знаю, почему потом все изменилось. Бог да простит тому, кто виновен в такой замене! Синьор мой, года наши подходящие для того, чтобы нам соединиться. И было бы гораздо лучше, если бы я сочеталась браком с вами, а не с вашим отцом. И насколько же легче и прекраснее, чем теперь, была бы моя жизнь, будь вы моим повелителем, потому что я любила вас раньше, чем маркиза, питая надежду, что я должна быть вашей, а вы моим. Сказать по правде, я всегда горячо любила вас и люблю больше, чем свою душу. Мои мысли могут быть обращены только к вам, так глубоко проникли вы в мое сердце. Теперь, мой повелитель и свет очей моих (и сказав это, а они были одни в комнате, она обвила его шею руками и любовно поцеловала несколько раз в уста), пожалейте себя и меня. О дорогой синьор мой, сжальтесь надо мной и будьте моим, как я всегда была и буду вашей; и если так случится, вы, без сомнения, станете властителем государства и сделаете меня из несчастнейшей самой счастливой женщиной на свете.
Граф Уго, который все ждал, к чему приведут речи маркизы, при этих последних словах, сопровождавшихся страстными и волнующими поцелуями, совершенно растерялся и не мог ни ответить ей, ни уйти; он был до такой степени потрясен и поражен, что в тот момент больше походил на мраморную статую, чем на живого человека. А маркиза была так хороша и обольстительна, так игрива и глаза ее горели таким любовным пламенем, что, будь Федра столь же прекрасна, я твердо уверена, что ее возлюбленный Ипполит не устоял бы перед ее страстью.
— Маркиза, видя, что Уго как будто не взволнован и не поднимается с места, а сидит неподвижно, в полном молчании, решила, что надо ковать железо пока горячо и не дать юноше опомниться или поразмыслить над тем, какое преступление затевается здесь, какое страшное оскорбление нанесет он отцу и какой опасности и риску подвергнется сам. И, пользуясь своим преимуществом, она вновь обняла его за шею и стала сладострастно целовать и пустила в ход тысячу других милых шуток и бесстыдных ухищрений вместе с нежными и вкрадчивыми словами, так что бедный юноша совсем потерял голову и, дав волю своим безудержным желаниям, стал похотливо целовать и обнимать ее, и положив руку на ее белоснежное тело, любовно ласкал ее прелестные круглые и упругие груди. Но зачем я буду рассказывать вам обо всех их любовных уловках? Они охотно дали бы волю своей страсти, но не были уверены, что здесь они в безопасности, и поэтому уговорились найти более надежное место для своих наслаждений. Они решили, что только тогда смогут спокойно встречаться, если какая-либо из служанок будет во все посвящена. Придя к такому решению, маркиза, поразмыслив о достоинствах и поведении своих служанок, остановилась на одной, которая казалась ей более других пригодной для этой цели.
Итак, однажды маркиза, улучив время, рассказала этой служанке о своем намерении и сумела ее так хорошо уговорить, что та обещала ей сделать все, что она прикажет. В свою очередь Уго, выйдя из комнаты мачехи, был так упоен ее пламенной любовью, что ни о чем другом, как о ее красоте, думать не мог. И если маркиза жаждала быть с ним, то и он желал этого не менее. С помощью верной служанки они вскоре стали встречаться, предаваясь любовным утехам ко взаимному удовольствию. И хотя придворные замечали некоторую близость между ними, никто ни о чем дурном не мог подумать. Так продолжалась их любовная связь около двух Лет, и никто о ней и не догадывался, но в один прекрасный день служанка тяжело заболела и умерла. Теперь любовникам стало трудно скрывать свою близость, и кто-то из камердинеров графа Уго проведал обо всем, уж не знаю как. Чтобы лучше в этом убедиться, он принялся внимательно следить за каждым движением своего господина, и не знаю уж каким способом, но ему удалось устроиться над комнатой, где любовники обычно наслаждались. Стараясь, чтобы не было слышно, он пробил в потолке отверстие и через него два или три раза наблюдал, как злосчастные любовники предавались любовным утехам. Увидев собственными глазами столь ужасную низость, он, улучив удобный момент, показал все происходящее маркизу Никколо. Этот срам превыше всякой меры опечалил и огорчил маркиза, и его любовь к жене и сыну обратилась в страшнейшую ненависть: Он решил жестоко расправиться с обоими. Стоял май месяц и было около девяти часов, когда он увидел, как любовники развлекались. Около восьми часов, когда злополучный граф Уго играл на городской площади в мяч, маркиз велел вызвать начальника стражи с солдатами, приказав, чтобы все были вооружены. Когда начальник вошел во дворец; там было много феррарских вельмож, и они с огромным удивлением выслушали приказание маркиза немедленно взять под стражу Уго, заковать его в цепи и заточить в башню замка, что у Львиных ворот, где сейчас томятся в заключении дон Феррандо и Джулио, братья герцога[189]. Затем он приказал кастеляну взять маркизу и заточить ее в другую башню. Потом всем присутствующим объяснил причину этого. Как уже было сказано, злосчастный граф Уго играл в мяч, а так как был праздничный день и жители были свободны, то вся Феррара пришла посмотреть на его игру. Начальник со своими солдатами появился на площади и как раз против городских часов позорно скрутил графу Уго руки за спиной и, к великому ужасу присутствовавших при этой тяжелой сцене, препроводил связанного Уго в темницу. Кастелян таким же способом захватил маркизу.
В этот же самый вечер жестокий отец послал двух братьев ордена Ангелов к графу Уго сказать ему, чтобы он готовился к смерти. Уго сразу понял причину столь нежданной вести и своего злоключения, и стал горько оплакивать свой грех, и с глубоким раскаянием в душе решил принять заслуженную смерть. Всю ночь он провел в благочестивых размышлениях, каясь в своем поступке. Он послал также передать своему отцу просьбу о прощении за причиненную обиду. Когда маркиза увидела, что ее взяли под стражу и узнала, что Уго в заточении, она горячо умоляла дать ей возможность поговорить с мужем, но милости этой добиться не могла. Тогда она послала сказать ему, что во всем виновата она одна, ибо обманула графа Уго и потому должна одна понести наказание за совершенное злодеяние. А когда она узнала, что им обоим отрубят головы, она обезумела до такой степени, что ее никак нельзя было успокоить. Было ясно, что ее совсем или очень мало тревожит собственная смерть, но что она не может примириться со смертью графа Уго. В течение следующего дня и ночи она только и делала, что призывала своего синьора Уго, так что все три дня в темнице имя графа Уго не сходило с ее уст. Маркиз послал двух монахов утешить ее и уговорить терпеливо принять муки смерти; но они понапрасну старались. Раскаявшийся же юноша, напротив, провел три последующих дня в обществе двух монахов, стараясь как можно лучше подготовить себя к близкой смерти и беседуя о святых вещах. Пришел третий день, и рано поутру один из монахов отслужил мессу; в конце ее юноша, роняя обильные слезы, просил у господа бога и у всех прощения за свои грехи и благоговейно принял пресвятое тело нашего спасителя. В тот же вечер, когда почти совсем стемнело, в той же самой башне, по приказанию отца, палач отрубил ему голову. В это же время, но в другой башне отрубили голову и маркизе, причем она не проявила ни малейшего признака раскаяния, и не хотела даже исповедоваться, и лишь умоляла, чтобы ей позволили хотя бы один разок взглянуть на синьора ее, Уго. И вот с этим дорогим и бесценным именем на устах несчастная была обезглавлена.
