вместе, но не в смысле «вместе» типа вдвоём, а «вместе» типа…
— У меня от твоих объяснений голова болит, — стонет Рис. — Я понял. Вы были возлюбленными.
Возлюбленные. Ведь это предполагает, что я любила Власа в ответ, верно? Но я не знаю… Не уверена. Что-то с моей стороны только начало зарождаться, когда всё внезапно кончилось, а сейчас я определённо точно скучаю по нему. И надеюсь, что он когда-нибудь сможет простить меня.
— Теперь, по крайней мере, понятно, откуда взялась ваша связь.
— Какая ещё связь? — спрашиваю я.
Выходит почему-то возмущённо, словно Рис как минимум обвинил меня в чём-то порочном.
— Та, что не позволила тебе убить его и тем самым остановить меня.
— Мы не убили Власа только потому, что он был жертвой, — поясняю я. — Ты же не будешь обвинять жертву насилия в том, что её изнасиловали?
— Но и отправлять себя в прошлое, рискуя не только своей жизнью, но и жизнями моих близких, чтобы остановить насильника, я тоже не буду.
Отчётливо понимаю, к чему именно ведёт Христоф, но в голове это никак не хочет складываться во что-то определённое. Оставили Власа в живых потому, что так надо было. Убей мы его, разве это можно было бы считать успешно законченной миссией?
— Знаешь, — произносит Христоф. Внезапно касается моего локтя, хотя я и так слушаю его очень внимательно. — Говорят, некоторые были рождены для того, чтобы встретиться и повлиять на судьбы друг друга. Может, вы с Власом — именно этот тип душ.
Я пожимаю плечами.
— Мысли подобного рода пугают меня, поэтому я стараюсь о них не думать.
— Пугают? Почему?
— Потому что это значит, что от меня совершенно ничего не зависит. Во время рождения мою историю создаёт судьба, а после я перехожу в распоряжение некой материи. Что мне остаётся?
— То, что идёт посередине, — отвечает Христоф. Ставит ладони параллельно друг другу и перпендикулярно земле, показывая небольшой отрезок. — Тебе остаётся жизнь, Слава. Да, твоя история уже написана, но ты в ней — единственная, кто имеет право на внесение правок.
— Ты мог бы быть отличным чьим-то другом, если бы не был одержим своими идеями, Рис, — говорю я.
Христоф поджимает губы. Странный блеск в его глазах заставляет меня напрячься.
— Не помню уже, когда меня в последний раз называли Рисом, — поясняет он свою реакцию. — И мне правда очень жаль, что ты умираешь.
— Думаю, тебе приятно будет узнать, что не все твои… — я откашливаюсь. Слово «творения» — это явно слишком для вполне реальных разумных существ. В конце концов, мы говорим не о монстре Франкенштейна. — Не все те, кого ты сделал химерами, представляют собой чистое зло.
— Они и не должны были этим…
— Не перебивай, — прошу я.
— Извини, — Рис хмыкает. Делает разрешающий жест рукой. — И продолжай.
— Я лично знаю одну… его зовут Антон, он преподаёт в штабе боевые искусства. Хороший мужчина. Живёт полноценной жизнью. У него есть друзья и… ребята, которые видят в нём пример для подражания.
— Вау, — протягивает Рис. Надо же, не скупое «хм», а хоть и неполноценное, но какое-никакое удивление. — Это… спасибо, Ярослава. Мне нужно было это услышать. И, кажется, тебя, в отличие от меня, так просто отпускать не собираются.
Рис кивает мне за спину. Едва я успеваю обернуться, как меня накрывают объятья и знакомый голос буквально кричит:
— Сумасшедшая!
Отстраняется. Бьёт кулаком в область ключицы так сильно, что я бы не удивилась, если бы кость дала трещину.
— Нина? Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я. А потом вспоминаю всё, что рассказал Рис, и протяжно охаю. — Ты умерла?
— Типун тебе на язык, Романова! — отмахивается Нина. — Ты же знаешь, я живее всех живых!
Глядит мимо меня на Христофа. Взглядом друг друга буквально испепеляют.
— Ларионова родственница, да? — брезгливо уточняет Рис.
— Допустим, — произносит Нина, подражая интонации собеседника. — А тебе какое дело?
Христоф разводит руками.
— Абсолютно. Никакого, — отчеканивает он.
И как-то меняется в лице. Становится понурым, отрешённым. Отходит в сторону, позволяя нам с Ниной побыть одним.
— Пошли, — Нина сразу хватает меня за руку и тащит прочь.
— Куда? — спрашиваю я, а сама то и дело оглядываюсь на продолжающего стоять на месте Риса.
Спиной стоит. Даже не видит, что мы отдаляемся. Крикнуть, что ли?
— Домой, куда ж ещё. А то гляньте на неё, умирать она вздумала!
— Я разве не уже?
— Да кто тебя отпустит? В тяжёлом состоянии ты, — Нина коротко хохочет. — Добро пожаловать в клуб, называется. При смерти, но не умираешь.
— Тогда ты что здесь делаешь?
— А меня срубило точно после тебя, спасибо нашей связи. Будто бы мало я намучилась, пока вы были в Волшебных землях!
От упоминания недавнего путешествия мурашки по коже бегут.
— И многое ты видела? — уточняю я.
— Достаточно. Жаль, что так с Власом получилось.
Я торможу и себя, и Нину заставляю остановиться.
— Что? — спрашивает она удивлённо. — В чём дело?
— Я не уверена, что хочу вернуться.
— Э-э-э, — протягивает Нина, округляя глаза. — Ещё раз хватит смелости повторить?
— Я не уверена, что… Нин, я пытаюсь научиться жить по-новому с тех пор, как стала стражем, но у меня совсем не выходит. А тут… теперь, когда я знаю, что жизнь после смерти вполне себе конкретная и не представляет собой вечные пытки, я думаю, что могу здесь остаться.
Нина спокойно выдыхает. Разглаживает складки на своём сарафане, и я только сейчас замечаю, что они у нас одинаковые.
— Смотри, — говорит она. — Я сейчас сосчитаю до трёх, и если ты за это время не скажешь мне, что это была шутка, я тебя ударю. Вот прям в лицо, Слав. Прям в нос. А у меня убийственный хук, чтоб ты знала.
— Нин…
— И сразу добавлю, пока ты глупостей не наговорила других: я не за себя прошу. Мы с тобой, конечно, уже и огонь, и воду прошли, но есть кое-кто, по кому твоя смерть с утроенной силой ударит.
Близнецы, думаю я. Мама. Артур.
— И они тоже, — кивком подтверждает Нина. Значит, четвёртое место позволяет читать мысли? — Я знаю, бывают времена, когда очень хочется опустить руки, но мы ведь уже на финишной прямой. Типа, поздно, что ли. Либо раньше надо было давать заднюю, либо уже не вариант.
— Тебе бы речи поддерживающие писать, — хмыкаю я. — Очень воодушевляет.
— А то! — Нина хлопает меня по плечу. — А теперь давай-ка вернём тебя домой.
Я оборачиваюсь, но больше не нахожу Риса. Мы ушли недостаточно далеко, чтобы он пропал из виду; значит, сам ушёл. Больше не нужен — так посчитала материя.
Не нужен…
