— Где, черт побери, может быть сейчас этот Эмбри? — недавно ей довелось услышать такую фразу от одной дамы на обеде. — Я думала, что он прибудет сюда на охоту.
И она услышала, как кто-то ей ответил с ехидным смешком:
— Возможно, он оказывает знаки внимания своей маленькой невесте скуки ради, я полагаю. Интересно, почему до сих пор нет официального уведомления о свадьбе?
Без сомнения, он сейчас вместе с Элен в родовом поместье Ньюбери близ шотландской границы, подумала Алекса и удивилась, почему она испытывает такую злость. С чего ей злиться: она помолвлена с Чарльзом, у Николаса есть невеста, Элен, он же всегда этого хотел.
— Я надеюсь, что мы нигде не встретим лорда Эмбри? — ~Ј спросила она Чарльза вскоре после этого эпизода, и он тут же уверил ее, что Эмбри, судя по всему, отправился погостить к «„е“ друзьям во Францию или что-то в этом роде. Он, слава Создателю, даже в деревню не поехал. Но все равно она никак не могла перестать думать о нем, Николасе Дэмероне, виконте Эмбри, хоть и против своей, воли, не могла она и не утомляться обществом Чарльза Лоуренса. Что с ней происходит? Она и сама не могла бы дать отчет в своих чувствах. Когда-то она думала, что если сумеет овладеть искусством поведения куртизанки, то сможет оставаться равнодушной, но при одном виде Чарльза все в ней восставало. Она совершенно не сумела привязать его к себе, притворившись страстной, она только и могла, что лежать с ним рядом, позволяя ему пользоваться своим телом, а сама в это время старалась подавить в себе неприятное чувство. Ах, Соланж была права! Несмотря на все уроки этого „мастерства“, она не только не стала куртизанкой, но даже не могла искусственно разжечь в себе страсть!
Она все продолжала ходить от окна к зеркалу и обратно. Может быть, ей тоже поехать на некоторое время за границу? Ей все равно где находиться, только бы не здесь, лицом к лицу с непреодолимой скукой, испытываемой ею в обществе Чарльза. Может быть, ей стоит принять приглашение Пердиты и снова отправиться в Рим ненадолго? Может быть… И вдруг внезапно перед ее мысленным взором встало его лицо — так ясно и четко, а схватив себя руками за щеки, она с болью в сердце вспомнила, как нежно и бережно это делал он, прежде чем поцеловать ее так же нежно. О Господи, Николас! Алекса испугалась и закрыла рот ладонью, чтобы не произносить вслух его имя. Как же все это случилось? Что случилось? Она не хотела Чарльза, она никогда в жизни не сможет выйти за него замуж, никогда не сможет быть с ним в одной постели. Она хотела… Она все продолжала, как большинство людей, мечтать о том, что было совершенно непостижимо, вопреки всем законам логики. А то, за что ей бы следовало благодарить Бога, то, что было у нее в руках, — раздражало ее! Она взглянула в зеркало, и почти чужое лицо в золотой раме показалось ей слишком бледным и измученным. Алекса ли это? Она даже почувствовала удивление, и ей захотелось дотронуться до незнакомки в зеркале, которая смотрела на нее провалившимися глазами. У незнакомки были тщательно причесанные волосы и элегантный наряд, но губы ее были горестно сжаты. Казалось, в глубине души эта женщина знает, что ей нужно, но она не может пренебречь рамками приличий, в которые ее поставил свет, ей не хватает для этого мужества. «Хэриет!» — вдруг подумалось ей. Бедняжка Хэриет, она так и не смогла понять, что ей нужно, потому что разыгрывала из себя скромницу, — это было модно и для всех привычно. Юная порывистая красавица и циничная угрюмая старуха так не похожи были друга на друга.
«Скажи мне, где фантазии родятся: в сердце или в голове?» Для Шекспира вся жизнь — цепь трагедий и комедий, карты лежат на столе вверх рубашкой, и ты берешь одну с замиранием сердца, думая, повезет ли, ждет ли удача? Или ты отказываешься от своего шанса и бросаешь карты. Почему бы нет? Какая же она дура, просто дура! И одного сезона не провела в Лондоне, а уже начала мыслить так же, как и все, ее сбили с толку их мнения, постоянное ощущение, что ей необходимо их одобрение, постоянный страх осуждения. Словно яркая вспышка света озарила изнутри ее мозг и освободила ее мысли.
Внезапно у Алексы закружилась голова, ее охватило чувство полета, и это так ее взволновало, что она готова была рассмеяться в полный голос. Что стало с ее прямотой, чистотой и честностью? Что с ней, ведь она всегда осуждала лицемерие и маски, а теперь сама же и надела одну из них — и причем как легко все это получилось! Общество — горстка людей, которая так пугала слабых и чьи хорошие манеры прикрывали всевозможные пороки и темные делишки. Неужели прежде ее стало бы заботить их мнение? Она никогда не позволила бы этим людям влиять на ее поступки, идущие вразрез с ее инстинктами, что непременно привело бы к утрате ею честности и правдивости. Она же в них не нуждалась. Ей они все даже не нравились! Она тосковала, ей было невыносимо противно, а она притворялась довольной. Она не решалась загорать голой, потому что голое тело оскорбляло принятые у них нормы, и вообще все естественное и доброе становилось в их глазах нехорошим и неестественным, они всячески поощряли ложь, обман и лицемерие. И она попала прямо к ним в сети — к тем людям, которых всей душой презирала.
«Посмотрите на мои волосы! — думала Алекса, только теперь она уже смеялась снова, показывая ямочки на щеках. — Я так ненавижу эти взбитые букли, а ношу их потому, что так принято причесываться! Возможно, если я завтра появлюсь где-нибудь с распущенными волосами и заявлю, что это последняя парижская мода, не исключено, что на следующий день они все так причешутся! И почему я посещаю дома, где мне бывает нестерпимо скучно, зачем хожу на все эти балы, суаре и рауты, для чего я должна показываться то здесь, то там, когда мне это совсем неинтересно и я от этого не получаю никакого удовольствия? Зачем вообще я ношу тесные корсеты, в которых мне так душно, и все эти нижние юбки и…» Ее смех внезапно оборвался, и она с новой силой, почти болезненно вернулась к тем же мыслям.
«Почему я испугалась кривотолков, почему не встретилась с ним лицом к лицу и не доверила ему все свои сомнения, когда он так просил меня об этом? Когда он переступал через все эти условности и обычаи и пытался повести меня за собой, почему я не приняла его искренне и радостно? То, что он делал, не поддавалось отчету, это было инстинктивно. И он никогда не использовал просто мое тело, как это сделал Чарльз. Он занимался со мной любовью и думал прежде о том, чтобы доставить удовольствие мне, а потом уже — себе. И я была настолько глупа, что ради этих скотов прикидывалась, что совершенно ничего не чувствую, хотя на самом деле я чувствовала все, и если бы мои инстинкты не были подавлены мною же, я уверена, что он чувствовал то же».
