— Нам пора отправляться, — скомандовал Уилл. — Сара, когда они могут хватиться вас?
— Не раньше восьми.
— А сейчас, должно быть, около шести, — решил он, глядя на небо. — Я бы дал целую гинею, лишь бы уже оказаться дома.
Он помог мне взобраться в седло, Кей радостно гарцевал на месте, навострив ушки.
— Смотрите, он словно понимает, что поскачет домой, — удивился Джерри. — Это замечательное животное, я таких никогда не видел.
— Поехали, нам надо выбраться на портсмутскую дорогу. Ты можешь показать нам путь? — спросил Уилл.
Джерри кивнул, и копыта лошадей звонко застучали по мостовой. Уилл заботливо глянул на меня.
— Надень, пожалуйста, поглубже шляпу, а то холодно. Ты что-то ужасно бледная.
— Мне очень хорошо, — успокоила я его.
На углу Дэвид-стрит мы помедлили. Из трубы шел дымок, видно, Эмили затеяла свою утреннюю суету на хозяйской кухне. Эмили! Единственный человек, который был добр здесь ко мне. Она видела мои прогулки с Уиллом и никому не рассказала о них. Она помогла мне дотащить Пери до постели. Она сидела со мной ночь за ночью, вытирала мой потный лоб, а днем топила камин, мыла посуду и никогда, ни разу в жизни не слышала ни слова благодарности за все это. Через несколько лет леди Кларенс отправит ее в работный дом, как она всегда поступала со слугами.
— Эмили, — проговорила я вслух. — Я беру с собой Эмили. Я не должна оставлять ее в этом доме, ей следует жить в Вайдекре вместе с нами.
— Ты берешь свою служанку? — Лицо Уилла выражало неподдельный гнев. — Ты, оказывается, уже жить не можешь без горничной?
— Нет, ты просто дурак. Она была единственным человеком, который хоть на пенни заботился обо мне. Она должна жить с нами в Вайдекре. А сейчас она может сесть позади Джерри на его лошадь.
Я соскользнула с лошади, бросила поводья Уиллу и прежде, чем он успел возразить, уже взбежала по ступенькам дома и забарабанила в дверь. Я услышала, как испуганно простучали по полу каблучки Эмили и как она на бегу приговаривала сама себе:
— Но мне не позволяется открывать самой двери, как же быть…
Тут она распахнула дверь и увидела меня.
— Сара! — воскликнула она. — Извините, пожалуйста, я хотела сказать — ваша милость.
— Ш-ш-ш! — прошептала я, невольно улыбаясь. — Захватите свою одежду и все деньги, какие есть. Вы можете сбежать отсюда со мной, если хотите. Я возвращаюсь к себе домой в Суссекс. Там найдется работа и для вас — не очень тяжелая и справедливо оплачиваемая. Вам она понравится. Хотите поехать?
— Хочу, — решительно тряхнув головой, сказала Эмили. — Черт меня побери, хочу!
И, круто повернувшись, она храбро бросилась к главной лестнице и побежала за своими вещичками на чердак, где была ее комната.
Я вышла на улицу. Занимался холодный зимний день, хороший день для путешествия, и я ласково помахала Уиллу, глядевшему на меня.
Теперь я не боялась ничего, меня не заботило, что меня увидят или поймают. С того момента, как там в парке я лежала в объятиях Уилла, я перестала бояться всего. У меня исчез всякий страх. Я не боялась ни леди Хаверинг, ни бедного Пери. Я знала наконец, кто я и где мое место.
Сзади меня послышался легкий шум, и в дверях появилась Эмили, в одной руке она держала небольшой дорожный саквояж, в другой — клетку со скворцом.
— Можно, я возьму его? — тревожно спросила она. — Он у меня уже год и так чудесно поет.
Я глянула на Уилла, и смех задрожал у меня в горле.
— Конечно можно.
Эмили осторожно закрыла за собой дверь, и мы пошли к лошадям.
Джерри ловко подсадил Эмили, затем приторочил к седлу ее саквояж и клетку и уселся сам. Уилл не выказывал никаких признаков нетерпения или спешки.
— Ты готова, дорогая? — ласково спросил он меня, и я покраснела, как будто была застенчивой влюбленной девушкой. — Ты не забыла взять ни знакомого трубочиста, ни комнатную собачку?
— Не забыла, — ответила я и почувствовала, как где-то внутри меня рождается смешок. — Пожалуйста, скажи мне поскорей, что ты очень любишь скворцов.
— Обожаю, — ответил он, и его глаза светились любовью.
ГЛАВА 40
Джерри велел нам держаться южного направления. Мы через Грин-парк выехали на Уоксхоллскую дорогу и оказались в совершенно не известной мне части города, немного напоминавшей деревню. Около каждого домика были грядки или небольшой хлев, и часто попадавшиеся нам навстречу телеги везли на рынок бидоны с молоком. Но там же находились и большие величественные здания, казавшиеся непомерно огромными рядом с приземистыми лачугами. По Уоксхоллскому мосту мы переправились через какую-то реку. Когда мы скакали через мост, Кея ужасно испугало эхо находившейся под нами пустоты.
Туман раннего утра медленно поднимался над землей, и река казалась совсем перламутровой. Скользившие по ней рыбачьи лодки и небольшие парусники тихо рассекали ровную поверхность. Видневшийся позади нее город сверкал под утренним солнцем, как новый Иерусалим.
— Какое чудесное место! — сказал Уилл. — Какой великолепной могла бы здесь стать жизнь даже сейчас, если бы люди начали использовать те новые машины, которые они придумывают, чтобы облегчить свой труд. Если бы они больше думали о земле, о том, как сделать ее богатой, и о том, как оставить воду в реках чистой. Это был бы самый замечательный город на свете!
— Люди всегда это обещают, — заметила я. — Но потом оказывается уже поздно.
— Да, если люди не будут думать ни о чем, кроме денег, то они еще жестоко раскаются в этом, — согласился Уилл. — Им кажется, что в худшем случае исчезнет рыба в реке и звери в лесах. Но это не так. Гораздо хуже то, что они приучают себя и своих детей к бездушию, они сами издают законы и сами же нарушают их. В конце концов, нужно когда-то решить, что важнее — богатство или счастье людей.
Я улыбнулась ему.
— Но они скажут, что люди не могут быть счастливы, если они не богаты.
— Разумеется, какое уж тут счастье, если нечего есть и нет крыши над головой, — согласился Уилл. — Но есть более важные вещи, чем кров и еда. И все люди должны иметь на них равные права.
Я вспомнила о том, как выселяли людей из их домов в Хаверинге. И подумала о тех людях, которых встречала в Лондоне: они были ничуть не умнее и не порядочнее прочих, но купались в роскоши. Еще я подумала о Данди и о себе, когда мы были маленькими босоногими нищенками и не имели ни малейшего шанса на хорошую жизнь. Я подумала о Роберте Гауэре, борьба которого за лишний фартинг превратила его сердце в камень, а его сына в убийцу.
Некоторое время мы ехали в молчании.
