— Папа! — и бросилась на веранду.
Через секунду в комнату вошел Петр Зиновьевич с повисшей на его руке Оксаной. Он встал у дверей, опустил Оксану на пол и сказал:
— Живая картина «Не ждали»! По знаменитому полотну Репина.
— Наконец-то! — проговорила Юлия Платоновна и заплакала.
Через час, когда слезы, суматошные возгласы, охи и вопросы без ответов поутихли, когда Петр Зиновьевич умылся с дороги, все Сагайдаки сели за стол. Керосиновая лампа под зеленым абажуром мягко освещала белую накрахмаленную скатерть, оставляя лица сидящих в полутени.
Все молчали. Петр Зиновьевич, устало откинувшись в плетеном кресле, закрыл глаза и внимал неслышной музыке домашнего очага и уюта, музыке «семейной гавани».
— Ну и вырос же ты, сыну! — проговорил он наконец. — Почти в два раза выше стал. Парубок, да и только!
— Гимназическая форма ему теперь по локти, — сказала Юлия Платоновна. — И ботинок не найдешь, ходит в постолах.
Ганна внесла сковороду жареной камбалы, миску перепелов, соленые помидоры. Поставила на стол вино.
— Звиняйте, Петро Зиновьевич, хлиба мало…
Где и как сумела Ганна раздобыть такую роскошь, как камбала и перепела, как изловчилась мигом приготовить их, это навсегда осталось для Юры тайной.
За эти полтора года судьба изрядно помотала Петра Зиновьевича. На Полтавщине он работал агрономом «от крестьянского общества», при советской власти в Ростове служил землеустроителем в земельном отделе, в ставропольских степях застрял на конезаводе.
— Совсем закрутило меня в этом хаосе, который царит теперь на Юге России, — рассказывал он. — Думал, что уже не выберусь. Три раза меня арестовывали, а один раз банда атамана Ангела вывела из поезда на расстрел вместе с другими пассажирами. Чудом спаслись… На «ангелов» налетела другая, враждующая с ними банда батьки Крыжа.
Юлия Платоновна молча слушала мужа, и редкие крупные слезы скатывались по ее щекам.
— Первый раз по чьему-то доносу меня арестовывали гайдамаки гетмана Скоропадского. Привели в тюрьму, где я два месяца сидел под замком немецкого коменданта. Обвинили в большевизме. Думаю, что это дело рук кого-то из Бродских… Потом господа «украинские патриоты» предложили мне пост в их земельной управе — выкачивать хлеб и скот для отправки в Германию. Я удрал в Ростов, думал оттуда переправиться в Крым, к вам. Удалось сесть на пароходик, отправляющийся в Керчь…
Юлия Платоновна перебила мужа:
— Я так ждала тебя! Кто-то передал, что ты отправился в Крым. А тебя нет и нет… Я детям не говорила, чтобы не пугать их.
Петр Зиновьевич продолжал:
— На Ростов с боями наступали красные. Захватили пароходик. «Что за судно, куда направляется, что за люди? Ага, в Крым, в свое змеиное гнездо контрреволюция уползает?» Комиссар был прав: пароход битком набит спекулянтами всех рангов, казачьими офицерами, бывшими царскими вельможами. Арестовали и меня, раба божьего. Сидел я в Чека две недели. Ну, потом разобрались, выпустили. И стал я работать в земельном отделе ростовского Совета. Нужно сказать, что это были лучшие месяцы за все это время. Какие интересные, увлекательные планы! Какое стремление к созидательной работе! Теперь я понимаю, почему профессор Тимирязев, этот большой ученый и народолюбец, столь многого ждет от государственной власти Советов! Если бы не полная невозможность помочь вам, я был бы счастлив. Поехал я по делам в станицу, и там меня настигла беда. Ворвались белоказаки, пришел офицерский полк добрармии Деникина. Это сорвавшиеся с цепи изверги, пьяные опричники. Виселицы, массовые порки, расстрелы, грабежи…
— Печенеги, — вставил Юра.
— Что?.. — не понял отец. — Я воочию убедился, что даже те из станичников, и особенно из «иногородних», которых раньше пугали слова «большевик», «советская власть», — даже они убегали от мобилизации, уходили в отряды «червонного казачества». Деникинцы арестовали меня за службу при советской власти, избили до полусмерти. Четыре месяца я сидел в застенке в екатеринодарской тюрьме, каждый день ожидая смерти. К счастью, заболел там сыпным тифом. Я был без сознания, когда меня с другими покойниками вывезли из тюрьмы хоронить за городом в общей могиле. Пьяные солдаты свалили всех в балку, но не засыпали, отложили до утра. Ночью я от холода очнулся и в полубеспамятстве пополз…
Юлия Платоновна и Ганна уже плакали навзрыд. Синие глаза Юры потемнели, и он бычком уставился в пол, стесняясь проявить свои чувства.
— Ну что вы, что вы… — смущенно успокаивал женщин Петр Зиновьевич. — Теперь все уже позади, все в прошлом, все хорошо.
И он продолжал:
— На рассвете подобрали меня добрые люди, укутали в солдатскую шинель — я ведь голый был — и отвезли на бричке в станицу Динскую, недалеко от Екатеринодара. Привезли меня в хатку бабки Анфисы, у нее сын в «червонных казаках» ходит, а зять, подпоручик, служит топографом в екатеринодарском штабе Деникина, но ненавидит его псов-добровольцев. Очень славный молодой человек, бывший студент Межевого института, землемер. Бабка Анфиса месяц меня выхаживала, а зять ее устроил мне документы, будто я ветеринарный врач войска Донского и по болезни следую к местожительству в Крым. Так и спасся… В Ялту прибыл на пароходе вместе с отрядами добрармии. В дороге насмотрелся на них! Трудно мне еще разобраться в этом слоеном пироге политических партий, разномастных властей, программ, но скажу одно: пусть бог спасет Россию от таких «спасителей», как деникинцы!..
Петр Зиновьевич замолчал, откинулся в кресло, закрыл глаза. Юлия Платоновна увела его отдыхать.
4
Утром еще до завтрака Юра зашел за отцом с полотенцем на плече, чтобы идти купаться. Петр Зиновьевич спал крепким сном. Юлия Платоновна сидела возле кровати на стуле и смотрела на него.
Она приложила палец к губам, чуть слышно прошептала:
— Пусть спит, как он намучился, боже мой! Он на себя не похож!
Юра всмотрелся в спящего отца и испугался. Какой же он худой! И кажется старым, как дедушка в Диканьке. Такой же желтый.
Петр Зиновьевич не встал и на следующий день. Приведенный Ганной из города врач сказал:
— Полное истощение, депрессия, сердце на пределе… Результат перенесенного тифа. — Он удивился, узнав, что больной приехал без провожатого. — Вот что значит нервное напряжение и сила воли! До дому добрался, а приехал, и сразу сдали нервы, сердце. Строгий постельный режим, покой, усиленное питание, мясо, мясо и еще раз мясо — бифштексы по фунту ежедневно, крепкие бульоны, масло… Ну, а природа у вас есть.
Доктор прописал какое-то лекарство и ушел.
