компании нежити, Ахин научился определять в разговоре грань, за которую лишний раз лучше не заходить.
Но Диолай ничему не научился.
— Не думал? Ха! — сонзера подчеркнуто истерично засмеялся, согнувшись пополам и стуча себя кулаком по бедру. На подобную демонстрацию недоверия можно было бы и обидеться, если бы его кривляние не выглядело столь нелепо. — Ты серьезно, да? Еще не думал о будущем! А зачем тогда, скажи мне, ты пошел с нами? В Могильнике скучно стало, что ли? Не смеши меня! Мы все здесь только ради будущего, которое не будет похоже на… на это! — он обвел рукой пустынный пейзаж мертвого леса. — Так что давай-ка ты не ври, что не думал о будущем и что не представлял новую жизнь, существование и все такое прочее.
— Нежити некуда спешить. Мы все можем решить потом, благо наши потребности невелики.
— Ага, как у трупов, — усмехнулся Диолай. Он явно был доволен своим сомнительный остроумием, хотя никто из его спутников даже не улыбнулся.
— Если хочешь знать, то я займусь чем-нибудь полезным, — огрызнулся оживший мертвец. — И лично я сомневаюсь, что ты поступишь так же.
— Да ну? И чем же?
— Например, столярным ремеслом. Ахин правильно сказал, что рано или поздно беспорядки и волнения закончатся, и тогда понадобятся те, кто начнет восстанавливать мир, — Трехрукий мечтательно улыбнулся: — Я хочу, чтобы созданные мною вещи приносили пользу и радовали глаз.
— Желание честно трудиться, — Диолай помрачнел, о чем-то задумавшись. — Не каждому это дано.
— Значит, ты хочешь работать с деревом? — уточнил Ахин.
Такие разговоры о будущем радовали одержимого. Никаких убийств, потерь, мести, боли, рабства и страданий. Это казалось немного странным и отчасти нереальным. С трудом верилось, что когда-нибудь наступит мирная и спокойная жизнь. Но все же почему-то верилось.
— Надо попробовать, — ответил Трехрукий. — Меня тянет к этому. Изготавливать сложную мебель, рамы для окон, резные двери, лестницы, павильоны, лавочки и прочее. Словом, полезные и красивые вещи.
— Звучит здорово, — согласился Ахин.
— Ты, наверное, при жизни был столяром, — снова встрял Диолай.
Мечтательная полуулыбка сползла с лица нежити. Мертвецки бледная кожа разгладилась на черепе, явственно обозначив отпечаток смерти.
— Наверное, — его голос прозвучал так, словно из него ушли последние остатки подобия жизни.
— А не хочешь навестить ту деревню, где ты ожил? — беззаботно поинтересовался сонзера. Он определенно не понимал, когда следует остановиться. — Там бы все и разузнал.
— Не хочу.
— А, ну да, точно, — Диолай хлопнул себя ладонью по лбу. — Вспомнишь свою жизнь — сгниешь. Вы ведь так считаете, да?
— Да.
— Тогда лучше туда не возвращаться. Оно того не стоит.
— Да.
Удовлетворенно кивнув, сонзера наконец замолчал и принялся старательно выковыривать из зубов кусочек вяленого мяса, который не давал ему покоя со вчерашнего дня.
Одержимый облегченно выдохнул и посмотрел на Трехрукого. Не хотелось бы, чтобы в их маленькой компании зрели обиды и недомолвки. Но оживший мертвец выглядел невозмутимым как… да, как труп. На застывшем лице не было ни единой тени эмоций, и Ахина это беспокоило. Трехрукий всегда казался намного живее собратьев по проклятию, но сейчас от пустой оболочки умершего человека его отличала разве что способность двигаться.
— Со мной все в порядке, — он заметил взгляд одержимого.
— Не обращай внимания на болтовню Диолая, — посоветовал Ахин. — Он неплохой парень, но язык ему точно надо укоротить.
— Эй! Что я опять-то не так сказал? — невнятно возмутился сонзера, засунув грязные пальцы в рот.
И был заслуженно проигнорирован.
— Все в порядке, — повторил Трехрукий. — Я даже благодарен ему. Ведь кто-то же должен говорить на запретные темы и ворошить печальные воспоминания. Иначе и печаль, и причины запретов будут забыты. Есть уроки, которые нужно повторять.
Они некоторое время шли молча, слушая хруст иссохших веток под ногами и сопение Диолая, пытающегося вытащить из зубов непокорный кусочек мяса.
— Если я вернусь… — внезапно продолжил Трехрукий. — Там она. Та девушка, которая плакала и добивалась, чтобы меня упокоили в пламени. Предстать пред ней в таком виде, чтобы вновь увидеть ее слезы? Нет.
Ахин не знал, что сказать. Мертвеца страшила вовсе не возможность сгнить, вспомнив свое прижизненное прошлое. Он боялся причинить боль той, с кем, вероятно, был близок.
— Да! — торжествующе рассмеялся Диолай, выплюнув надоедливую жилку. Измученная десна кровоточила, но он был доволен. — О чем мы там говорили?.. А, точно! О нашем будущем! Вы никогда не догадаетесь, чем я займусь, когда все закончится.
— Полагаю, станешь дантистом, — фыркнул одержимый, покосившись на окровавленный оскал сонзера.
— Если это так, то нежить снабдит тебя работой до конца жизни, — Трехрукий продемонстрировал подгнивающую улыбку. Похоже, ему немного полегчало, стоило лишь выговориться. — До конца твоей жизни, разумеется.
— Да нет же, — отмахнулся Диолай. — Я буду… я… — он прищурился, глядя вдаль: — Э-э-э… Это то, о чем я подумал?
Ахин поднял голову, и в лицо тут же вгрызлась песчаная пыль, подгоняемая горячим ветром. Зависшее в зените солнце нещадно палило потрескавшуюся почву, которая ровным полотном простиралась до самого горизонта, где упиралась в желтое небо. Ни единого облака, ни единого дерева, ни одной живой души. Только сухая земля и жар.
— Да, это именно то, о чем ты подумал, — Ахин достал из мешка длинный кусок ткани и намотал его на голову, прикрывая нос и рот. — Пустоши.
***
Изможденные порождения Тьмы угрюмо брели по бескрайним равнинам, почти бессознательно переставляя ноющие ноги. С каждым шагом в горячий плотный воздух поднималось крохотное облачко пыли, которое медленно оседало на безжизненную землю под тяжестью испепеляющих солнечных лучей. Вокруг царила неподвижная пустота, лишь изредка тревожимая потоками обжигающего песка, гонимого редкими ветрами.
Шаг за шагом. Ахин брел впереди, уставившись воспаленными глазами в размытую полосу горизонта. Воздух врывался в его измученные легкие, обжигая высохшее горло, и с хрипом вылетал наружу. Голова гудела. Казалось, что из ушей вот-вот потечет пенящийся мозг. Беспощадное солнце прожигало одержимого насквозь, даже затененная сторона тела мучительно зудела, словно была охвачена невидимым пламенем.
Но к Диолаю Пустоши отнеслись с большей жестокостью. Угольно-серая кожа сонзера покрылась темно-бардовыми пятнами, на которые даже смотреть было больно. Он волочил за собой кольчугу и поправлял ремни портупеи, натершие кровавые язвы. Не раз им был проклят тот день, когда он додумался нацепить на себя все это оружие. Пытаясь спрятаться от солнца, Диолай несколько раз целиком заматывался в тряпки, врученные женой старосты Орина, но тогда он сразу же начинал потеть с такой силой, что возможность свариться в собственном соку уже не казалась метафорой. Однако стоило ему хоть немного оголиться, как назойливый ветер тут же швырял в измученную
