По пути в Овальный кабинет Эйзенхауэр сказал Страуссу: "Левис, я бы не ответил на этот вопрос таким образом". Вместо этого, по мнению Президента, Страусс должен был сказать репортерам: "Подождите показа кинофильма". Он имел в виду фильм, который КАЭ сделала о проекте "Браво". Эйзенхауэр подчеркнул, что не возражает против правды, но... "Пусть бы сначала все посмотрели этот фильм, — сказал он Хэгерти. — Цель фильма — дать каждому возможность оказаться в эпицентре взрыва". Позднее под влиянием Страусса он изменил свое мнение и не разрешил показывать фильм из-за опасения еще больше напугать людей*23.
Между тем дело Оппенгеймера приобрело широкую огласку. Комиссия, на которую Эйзенхауэр возложил обязанность провести расследование обстоятельств дела, сообщила, при голосах два — за и один — против, что, хотя Оппенгеймер и не проявлял нелояльности, у него "фундаментальные дефекты характера", поэтому она рекомендовала лишить его допуска к секретным работам. (Позднее КАЭ голосами четыре — за, включая и Страусса, один — против утвердила эту рекомендацию.) Публикация рекомендации комиссии соответствовала цели Хэгерти — превратить весь запал Маккарти в деле Оппенгеймера в газетные заголовки, и не более. Однако эта рекомендация положила начало раскола в американских научных кругах, которого так опасался Эйзенхауэр. Намерение Эйзенхауэра не обсуждать вопрос, связанный с усовершенствованием водородной бомбы, также встретили неоднозначно. Ему даже было брошено вздорное обвинение в антисемитизме, и сторонники Оппенгеймера утверждали, что Эйзенхауэр пошел на это только с единственной целью — умиротворить Маккарти. Эйзенхауэр был достаточно благоразумен, чтобы указать: он никоим образом не наказывает Оппенгеймера и ни в чем его не обвиняет, он только отделяет его от КАЭ. Он даже не был против того, чтобы Оппенгеймер продолжал участвовать в выполнении правительственной программы, если проект не секретный. "Почему бы нам не заинтересовать д-ра Оппенгеймера в проблеме обессоливания морской воды?" — спрашивал Эйзенхауэр Страусса в письме*24. Он был готов даже похвалить Оппенгеймера на пресс-конференции, хотя и в очень путаной форме: "Я знаю д-ра Оппенгеймера и, как и другие, восхищался им и уважал его за высокий профессионализм и технические достижения; и это есть нечто такое, через что надо пройти, неся то, о чем не следует говорить слишком много до тех пор, пока мы не знаем, какие могут быть ответы"*25. Закончилась пресс-конференция, завершилась серия испытаний "Кастл", слушания по делу "Армия — Маккарти" достигли своего пика, и общественный интерес к проекту "Браво" и его последствиям спал.
В течение всего периода проведения испытаний "Кастл" и обсуждения заявления о лишении Оппенгеймера допуска Эйзенхауэр жаловался, что манера, в которой проводятся слушания дела "Армия — Маккарти", отвлекает внимание общественности от реальных проблем. Но наибольшую выгоду от этого получил он. Он хотел, чтобы вопрос о "Браво" и дело Оппенгеймера находились как бы в тени, чтобы Маккарти не проявлял к ним особого внимания, — и все это ради того, чтобы лишь немногие заметили: весной 1954 года Соединенные Штаты под его руководством вступили в гонку с Советским Союзом по созданию водородного оружия, включая межконтинентальные ракеты. Эйзенхауэр принял важнейшие решения по этим наиболее критическим проблемам, причем сумел сделать это без привлечения к ним сколько-нибудь значительного внимания общественности. Ему даже удалось отстранить Оппенгеймера, не поставив вопрос о моральных аспектах создания водородной бомбы.
Эйзенхауэр, расстроенный отказом русских ответить положительно на его предложение "Атом для мира", целиком сосредоточился на вопросах, связанных с созданием водородного оружия. Оно стало краеугольным камнем его стратегии и оборонной политики. Оно дало ему возможность сократить расходы на оборону и в то же время повысить ядерную мощь, увеличив разрыв с русскими. Оно сделало возможным "Новый взгляд" — так называли программу Вильсона военные журналисты из отдела по связям с общественностью в Пентагоне, которая предусматривала сокращение обычных вооруженных сил, увеличение количества и мощности ядерного оружия и уменьшение затрат.
В основе структуры "Нового взгляда" была концепция развития стратегических военно-воздушных сил и значительного сокращения обычных — сухопутных и морских. Реализация этой концепции целиком зависела от опережения, достигнутого Соединенными Штатами, в наращивании ядерного оружия. Критики во главе с начальником штаба армии Мэттью Риджуэем возражали против такой структуры, считая, что из-за несбалансированности она вынуждает Америку становиться в позу — "все или ничего". Конечно, Риджуэй был прав, и Даллес подчеркнул это в своей речи, произнесенной в середине января, объявив, что Эйзенхауэр и Совет национальной безопасности приняли "основное решение": в будущем США будут противостоять любой возможной агрессии "всей мощью мгновенного ответного удара средствами и в местах по нашему собственному выбору". Эйзенхауэр, в ответ на просьбу прокомментировать это заявление, сказал, что Даллес "просто подтверждает то, что, по моему мнению, является фундаментальной истиной и не требует принятия какого-то особого решения; это просто фундаментальная истина"*26.
Но это только усложнило загадку, не пролив света на нее. Если американская политика заключалась в немедленном и массированном ответном ударе по Советскому Союзу, то что же тогда произойдет с властью, принадлежащей Конгрессу, объявлять войну? В марте Даллес дал объяснение: "Если русские нападут на одного из союзников Америки, то Президенту не придется идти в Конгресс за получением декларации об объявлении войны". Конгресс был недоволен этим заявлением, были недовольны и журналисты. В течение всей весны они оказывали давление на Эйзенхауэра, чтобы он дал разъяснение.
Он объяснил: "...имеется большая разница между актом войны и объявлением войны". Если бы ему пришлось иметь дело с советским нападением на США, "гигантским Пёрл-Харбором", он действовал бы безотлагательно, но также принял бы меры, чтобы собрать Конгресс как можно быстрее — ведь "в конце концов вы не можете вести войну без согласия Конгресса". Что же касается юридических и конституционных тонкостей, то Эйзенхауэр признал: "Я могу ошибиться, я не буду их оспаривать". В одном предложении Президент сказал о своих взаимоотношениях с Даллесом больше, чем могло быть написано на эту тему в целых томах: "Я хотел бы обсудить это с Фостером Даллесом, и после разговора с ним я буду уверен, что мы находимся в абсолютном согласии в понимании этого".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
