изменившееся выражение моего лица.
Предопределены ли события нашей жизни, или все же иногда случай сводит странным образом вместе различные обстоятельства? Разумеется, порой могли мы испытывать радость. Если нам удавалось хорошо выспаться и утро было ясным и не слишком холодным, если путь наш не был затруднен ни ветром, ни снегопадом — а по мере того как мы подходили к югу Франции, становилось все теплей, хотя и близился февраль, — мы могли в некоторые часы пребывать в добром расположении духа, которого не ведали уже на протяжении многих дней. Самое значительное утро моей жизни оказалось также самым прекрасным, каким я когда-либо наслаждался, и радость моя была совершенно незамутненной.
Как я уже заметил, январь подходил к концу. Зима несколько недель посылала сильные ветры и дожди, уподобляясь весне; казалось, что скоро наступит лето. Цвели миндальные деревья, и кусты покрылись свежей листвой. Оливковые рощи с их непреходящей зеленью осеняли пробившиеся повсюду посевы, и уже пели жаворонки. Приход весны всякий раз согревает тело и душу, в каждом движении воздуха реет тихая жизнь, и таинственное бормотание свежего эфира вокруг нас представляется нам символом воскресения. Когда мы снова видим первые цветы, которые светятся, пронизанные пробившимся сквозь листву солнечным лучом, и над лугом порхает первая бабочка, кто тогда остается равнодушен к своему внутреннему голосу?
Ток крови, таинственно бьющийся в жилах и упорно давящий работающее сердце, неожиданные сбои потока мыслей тревожили тем божественным утром мой покой. Вокруг меня все ожило, но то были безымянные создания: звуки леса, колеблющиеся волны света в низкой дымке, сияющие капли, которые падали с одного листа на другой; бормочущий поток весеннего тепла заставлял мое воображение образовывать светлый рисунок — без красок, без определенных очертаний, без устоявшейся гармонии. Все это навязывало мне некое смутное чувство, которому я не решался довериться.
Прекрасный ландшафт лежал перед нами, но его красота состояла более в таинственном очаровании, которое незаметно сообщалось моей душе, чем в прелестной пестроте. Справа от нас раскинулось обширное поместье с большими садами, тянувшимися через взгорье, склоны которого, с купами деревьев и крестьянскими хижинами, плавно перетекали в долину. Ярко-розовый утренний туман мешался с еще голубыми колоритами заднего плана, где сквозь расщелины можно было заметить то тут, то там полдеревни, подножие скалы или деревья, вершины которых утопали в море аромата. Замок, чьи пристройки мы уже частично увидели, находился совсем неподалеку, и утреннее солнце отражалось в его сияющих золотом окнах. Окруженный светло-зелеными деревьями, он выступал словно по волшебству из дымки заднего плана.
Наконец достигли мы парка. Не помню точно, который из наших слуг, Альфонсо или графский слуга, стал нам пересказывать новости о владельце этой деревни, которые он услышал, однажды там заночевав. Это был человеконенавистник, который здесь жил постоянно со своей дивной красоты дочерью, оставив свет после многих злоключений. Аделаида, баронесса фон В—л, была украшением и загадкой для всей округи. Она жила замкнуто, ни с кем не общалась, не многие ее когда-либо видели, и совсем мало кому довелось с ней разговаривать.
Все это привело меня в редкое волнение.
— В—л! — воскликнул я. — Ты правильно расслышал имя?
— Я не мог ошибиться, почтенный господин, — ответил слуга.
— Но, Боже мой! Сие имя мне знакомо; не отец ли он того самого В—л, который...
Тут Альфонсо перебил меня:
— Дон Карлос, звался ли тот молодой господин, которому вы в Г** спасли жизнь, В—л?
— Да, его звали В—л; я так и подумал. Сейчас вспоминаю я, что он часто рассказывал мне о своем отце и о своей сестре; несомненно, он живет где-то в округе.
В тот миг порадовался я своему доброму поступку. Когда я был в Г**, случилось так, что В—л упал в реку. Он не умел плавать и почти уже утонул. Но я хороший пловец, прыгнул ему вослед и, к счастью, выловил его. Как видно, тут не было ничего геройского, я и позабыл о том давно, но теперь радовался.
С той поры стал я принимать самое теплое участие в том, что меня окружало. Стена была низкой, и можно было разглядеть прогулочные дорожки. «Наверное, — думал я, — встретишь ты здесь этого доброго юношу, который счастлив в кругу семьи и хранит к тебе дружеское расположение. Добрые поступки всегда оказываются вознаграждены, что и питает чувство собственного достоинства». Так ехал я, углубившись в свои мысли. Вдруг граф воскликнул:
— Остановитесь, маркиз! А не то свалитесь с лошади; ваш седельный ремень расстегнулся.
Я остановился, чтобы спешиться; но поскольку слуги немного отстали, а маркиз заметил мое намерение, он спрыгнул со своей милой услужливостью и сказал:
— Сидите, я должен прикрепить также и свое седло.
Он стал застегивать ремень; я наблюдал за ним, стараясь помочь. В этот миг заметил я краем глаза справа что-то белое, движущееся по саду. Сердце мое забилось учащенно. По спине пробежала дрожь. Я скосил глаза в попытке рассмотреть заинтересовавший меня силуэт; голова у меня закружилась, и я вынужден был ухватиться за гриву лошади, чтобы не свалиться на графа.
Неподалеку от нас вдоль стены прошла девушка, совершая прогулку. В опущенной руке она держала книгу, а другой прикрывала от солнца глаза. Казалось, она размышляла над прочитанным. Маленькая зеленая соломенная шляпка с белой лентой, концы которой были повязаны на груди, осеняла мягкие каштановые волосы, спадавшие локонами до пояса. Длинное белое платье, перехваченное у бедер зеленым поясом, развевал весенний ветер, открывая ножку и несколько обрисовывая колено. Поднятая рука была белее муслина, из которого она выскальзывала, и свет зари играл на нежных ямочках ее пальцев.
К несчастью, край ее платья зацепился о куст, и ей пришлось остановиться, чтобы его освободить; после того как она сделала это, взгляд ее темных глаз упал нечаянно на меня. И что это были за глаза! Сотворена ли пара им подобных? Девушка пришла в некоторое замешательство, увидев нас в такой близи; нежный румянец проступил сквозь легкую бледность, и вдруг она как будто обронила что-то на землю и принялась это искать. Моя лошадь встала на дыбы, граф громко прикрикнул на нее, молодая особа выпрямилась, побледнела и заспешила прочь. Я успокоил лошадь и поглядел вослед незнакомке; на повороте она замедлила шаг, снова обернулась и взглянула на меня.
Граф тем временем крепко подтянул подпругу и снова сел в седло. Возбужденная лошадь встала на дыбы; мой друг был еще мною занят и мою бледность приписал испугу, не заметив ее истинной
