да не забралась вам в ухо: она примется скоблить ртом его внутренность, пока не проникнет в мозг. Под правою мышцей живет хамелеон, что вечно охотится на жаб, дабы не умереть с голоду: какая же божья тварь не хочет жить! Если же ни одной из сторон не удается обойти другую, они расходятся полюбовно и высасывают нежный жирок из моих боков, к чему я давно уж привык. Мерзкая гадюка пожрала мой мужской член и заняла его место: по вине этой гадины я стал евнухом. О, когда бы я мог защищаться руками, но они отсохли, если вообще не превратились в сучья. Во всяком случае одно бесспорно: ток алой крови в них остановился. Два маленьких, хотя достигших зрелости, ежа выпотрошили мои яички: содержимое швырнули псу, каковому подаянию он был весьма рад, а кожаные мешочки старательно промыли и приспособили под жилье. В прямой кишке устроился краб; ободренный моим оцепенением, он охраняет проход клешнями и причиняет мне отчаянную боль! Пара медуз пересекла моря и океаны: пленительная надежда влекла их – надежда, в которой они не обманулись. Их взгляд приковывали две мясистые половинки, из коих состоит человеческий зад, и вот, приникнув к сим округлостям и вжавшись, они расплющили их так, что, где прежде была упругая плоть, стала мразь и слизь, два равновеликих, равноцветных и равномерзких кома. О позвоночнике же лучше и не вспоминать – его заменяет меч.
Острое лезвие погрузилось по рукоять между лопатками жертвенного тельца, и его костяк сотрясло подобие землетрясения. Клинок вошел в тело так глубоко, что никто до сих пор не смог его извлечь. Атлеты, изобретатели, философы, врачи испробовали все способы. Они не знали, что зло, которое причиняет человек, непоправимо! Я простил им всё их врожденное невежество и приветствовал их, мигая ресницами. Путник, когда ты будешь проходить мимо, не обращайся ко мне, молю тебя, ни с единым словом утешения: ты ослабишь мое мужество. Ступай прочь… Пусть я не вызову у тебя и тени жалости. Ненависть еще необъяснимее, чем ты думаешь; ее проявления прихотливы. Такой, каким ты меня видишь, я могу еще совершить путешествие к чудесам поднебесья во главе отряда убийц и вернуться сюда же, чтобы погрузиться снова в многочисленные планы мести. Прощай, я не задержу тебя больше, но, чтобы просветить и предостеречь говорю тебе: подумай о роковой судьбе, которая толкнула меня к бунту, хотя я, быть может, родился добрым! Ты расскажешь сыну о том, что видел; взяв его за руку, ты покажешь ему красоту звезд и величие вселенной, гнезда малиновок и храмы Господа. Ты будешь удивлен его вниманием к отцовским советам и вознаградишь его улыбкой. Но когда он сочтет, что его не видят, взгляни на него, и ты увидишь, как он плюет на добродетель; он обманул тебя, сын рода человеческого, но больше уже не обманет: ты впредь будешь знать, во что он превратится.
Вокруг моего корня вздувались волдыри, сочащиеся ядовитым гноем, и набухали по мере того, как распалялась дотоле неведомая моему хозяину похоть, набухали и вытягивали из меня жизненные соки. Чем исступленнее делались их ласки, тем быстрее убывали мои силы. И когда спаянные вожделением тела забились в бешеных конвульсиях, мой корень зашатался, как сраженный пулей солдат, и оборвался. Разом погасло согревавшее меня живое пламя, я отломился, как засохшая ветвь, и слетел с божественной главы на пол, ослабший, помертвевший, изможденный, но полный жалости к хозяину и скорби о его сознательном грехопаденье! А я все гадал, кто же он, этот неведомый хозяин! И все теснее приникал к решетке… Еще куда ни шло, когда бы он сжимал в объятьях чистую невинную деву. Она, по крайней мере, была бы более его достойна, и это было бы не так позорно. Но горе! он лобзает лоб блудницы, покрытый коростою грязи, не единожды попранный грубою, пыльной пятой! Он с упоением вдыхает влажный смрад ее подмышек! Я видел, как от ужаса вставали дыбом волосы, что растут в этих потных ложбинках, видел, как сжимались от стыда и отвращенья ноздри, не желая вбирать в себя зловоние. Но любовники не принимали во внимание протест подмышек и ноздрей. Она все выше вскидывала руку, а он все яростнее прижимал лицо. И я был принужден терпеть это кощунство! Принужден глядеть на эти бесстыдные телодвижения, наблюдать насильственное слияние двух несоединимых, разделенных бездною существ!..
Здесь текут реки зловонной трупной жидкости и человеческой спермы, псы насилуют и рвут на части детей, женщины превращаются в навозные шары гигантских скарабеев, кишат сгустки вшей, люди совокупляются с акулами и убивают ангелов, балки старинных замков исступленно стучат, громко вопя об отмщенье, невиновных вешают за волосы[46]. Здесь рекомендуют отличное смягчающее средство в виде смеси кисты яичника, язвительного языка, распухшей крайней плоти и трех красных слизней, настоянное на гнойных гонорейных выделениях. Здесь плюют в воронкообразный зад педерастов и произносят все мыслимые и немыслимые богохульства. Здесь воплощенье высшей духовной гармонии соседствует с такими, например, сценами:
Чтобы познать вас, я должен был раздвинуть столпы ваших ног и прильнуть к средоточию целомудрия. И кстати (замечание немаловажное), не забывайте каждый день как можно тщательнее мыться горячею водою, ибо иначе уголки моих ненасытных губ неминуемо будут разъедены венерическими язвами. О, если бы весь мир был не огромным адом, а гигантским задом, я знал бы, как мне поступить: я бы вонзил свой член в кровоточащее отверстие и исступленными рывками сокрушил все кости таза! И скорбь не ослепила бы меня, не застлала бы взор сыпучими дюнами, я отыскал бы в недрах земных убежище спящей истины, и реки скользкой спермы устремились бы в бездонный океан.
Мой член всегда чудовищно раздут, и даже когда пребывает в невозбужденном состоянии, никто из приближающихся к нему (а мало ли их было!) не мог выдержать его вида, даже тот грубый чистильщик сапог, который в припадке безумия всадил в него нож. Неблагодарный!
Откуда эта безумная гордость, эта мстительность, этот пароксизм злобы, это великолепие непристойности, эта мания величия, это кощунственное богохульство, этот сверхчеловеческий вызов миру и небесам? Что надобно пережить, чтобы самому ощутить себя демиургом, равняющим силы по стихиям, плюющим в лицо всему мирозданию?
Только он и Бог – больше никого не существует в мире. И Бог стесняет его. И между ними – чудовищная борьба.
И в этом поединке вся сила страсти, весь напор энергии, все внутреннее напряжение на стороне Лотреамона перед пассивностью, безразличием, безличием
