— Прочь оттуда, или никуда не поедет! В моем дворе такие выходки не проходят!
За спиной хозяина показалась полуодетая и слегка пошатывающаяся спросонок хозяйка. Лицо у нее было дряблое и старое, и на нем отражались огорчения и злость.
— Что плохого мы вам сделали, чего вы так пристаете к нам, старым людям?
Тогда Салонен соскочил на землю и, с искренней вежливостью поклонившись, сказал:
— Простите великодушно, госпожа, мы бы хотели только доехать туда, по дороге, но хозяин ваш мелочится. Хозяин, во сколько обойдется нам доехать? Думаю, в моем отрепье столько-то, чтобы заплатить, еще найдется. — И он широким жестом стал доставать бумажник.
— Это обойдется вам в то, что сейчас, и именно немедленно, вы уберетесь отсюда. Проваливайте! — И хозяин Кортсаани захлопнул дверь сеней с такой силой, что сам тут же пожалел об этом, поскольку перепугал стуком старуху хозяйку, уже глядевшую в окно, как мужчины шли к дороге. Они действительно уходили, шли и говорили о чем-то между собой, похоже позабыв об этом доме. Самый молодой достал из заднего кармана брюк что-то, очевидно, бутылку. Старик Кортсаани испытывал к ним такое отвращение, что в эту ночь не смог больше уснуть. Утренняя бодрость уже захватила мысли старого хуторянина. Его утешало, что предстоящий день, несомненно, будет теплым и сухим. Старые глаза уже уловили признаки утра: одна из коров встала на ноги, теленок бойко зашевелил ушами. И паутина была уже ясно видна: в ее сети нежно задержалась утренняя роса. Хозяин все-таки вышел прогуляться, однако сна он так больше и не нагулял.
Утренняя роса была и впрямь очень обильной, старик почувствовал это, разгуливая в одних подштанниках. Голоса, звуки и тишина были надежными, знакомыми. Еще долетал шумок разговора уходящих мужчин, но откуда-то издалека уже послышалось яростное тарахтение полицейского мотоцикла. «Из каких бы мест мог быть этот парень? Такой молодой еще», — так раздумывал старик хозяин, и его глаз привычно различил крючки и колышки на стене конюшни. Он различал также яблони «трекол», и цветы возле угла избы, и все в усадьбе, остававшейся в надежном покое, который эти кратковременные возмутители спокойствия не смогли серьезно нарушить. На сенокос он выйдет, знакомые поденщики приглашены.
Салонен даже и не помнил о той водке, которой он обзавелся там, раньше, во время вечерней прогулки, — как непостижимо давно уже была эта прогулка! Вся история с Меттяля произошла уже позже… Теперь он достал эту бутылку, в которой еще кое-что оставалось, и угостил Матти.
— Пей, парень, скоро конец нашим гулянкам!
— Нипочем они меня посадить не смогут, — сказал Матти — немного встревоженно.
— Посадят они и тебя, раз видели тебя со мной, — объяснял Нокиа. — И ведь кричал ты мне, когда я выпрыгнул из лодки, что, мол, уж если бьешь, то бей так, чтобы наверняка.
— Разве ж я такое кричал? — Все это начало ужасать Матти. Правда, такое утверждение в устах Нокии вроде бы звучало для него почетным, но инстинкт подсказывал, что от этого могут быть неприятности. Разные там полицейские и ленсманы — враги рабочего человека, — им подобного выкрика небось и не понять, ведь если Пуоламяки и крикнул такое, то лишь от возбуждения, потому что Нокиа столь плавен в движениях, что поневоле засмотришься. Однако же сам Матти Пуоламяки никак не мог вспомнить, чтобы кричал нечто подобное. И он весьма твердо сказал об этом товарищу.
— Кричал ты, парень, так… и не пытайся… — сказал Салонен, глядя прямо перед собой.
Это казалось Матти предательством истинного товарищества. Водка, которой он хлебнул, сделала его немного сентиментальным, он чуть не плакал. Ведь если и его посадят, что будет с Ийтой, Тойво, Лайлой и Тауно? И раз они с Ийтой даже не венчаны, то ничто не помешает ей выйти в это время за кого угодно.
— Дай-ка еще этой твоей водки!
Салонен дал было, но тут же стал отбирать у Матти бутылку обратно, поскольку увидел, что навстречу им едет на мотоцикле констебль. И Салонен понимал, что если полицейский заметил, как Матти пил из горла, то допить им уже не удастся. Потому что, подъехав, он сразу отберет бутылку.
Так потом оно и вышло: полицейский почти вырвал бутылку изо рта Нокии. Констебль, правда, не знал, что это за мужчины, но ведь они явно шли из Кортсаани, а хозяин Кортсаани сообщил о случившемся, так что тут и нечего было много раздумывать.
— Стало быть, так, парни, и где же труп?
— Это еще и не обязательно труп… Какой черт такое сказал, если там еще и врача не было. И лекарь приедет, уж одному-то раненому я всегда смогу оплатить лекаря. Не даст ли констебль нам еще по глотку из этой бутылки? Да и сам бы хлебнул.
Констебль не счел нужным ничего ответить на это, зато принялся для начала спрашивать о том о сем.
— Была ли между вами и этим убитым какая-нибудь застарелая вражда, какая-нибудь давняя история из-за водки или карт? — При этом констебль изучающе поглядывал на Матти. Матти и поспешил ответить:
— Вроде бы у них после одной давней игры в карты осталось что-то такое… и он был таким вредным… скандалист этот Юкка. Однажды ют…
— Ну боже ж мой, каким же надо быть мужиком, чтобы рассказывать все полиции! — запричитал Нокиа как бы про себя. — Да ты же сам крикнул мне, что, мол, бей по-настоящему, коль уж бьешь. Ох, господи, это ж надо…
— Ничего такого я не кричал, — утверждал Пуоламяки, взволнованно шагая рядом.
— Ну, это мы еще услышим, — сказал полицейский. Он внимательно присматривался к мужчинам, будто хотел запомнить их рост, лица и одежду во всех деталях. Полицейский был смуглый и с закрученными вверх кончиками усов. Он еще не мог никого арестовать, поскольку не видел трупа; по правде говоря, ему о трупе ничего и не сообщили, только о поножовщине.
Пуоламяки взялся за руль мотоцикла с другой стороны. Констебль не возражал. Теперь они толкали мотоцикл вперед вдвоем.
До места происшествия было около трех километров, но дорога к концу пути оказалась сильно изрезана колесами телег, и тогда констебль решил оставить мотоцикл в придорожных кустах. Уже виднелось то хозяйство, на задах которого, у края поля… Стали видны старшой и еще двое из плотогонной команды, они все, похоже, глядели в одно место, куда-то прямо перед собой, но, вероятно, заметили и возвращавшихся из Кортсаани.
Лишь теперь, приближаясь к тому месту, Салонен как-то оцепенел и стал замедлять шаги, констебль же, заметив это, уставился на него. Он, похоже, решил не спускать с Салонена глаз. Они подходили все ближе и ближе… Уже виден был на земле знакомый мужчина, лежащий кверху задницей. Таким и Салонен и Пуоламяки помнили этого мужика — спящим, храпящим на нарах в домике на плоту. Они подходили все ближе, ближе… Нокиа молчал, Матти и Хейнонен тоже не решались произнести ни слова.
О лекаре Салонен больше не упоминал, он был бледен и выглядел уставшим, его страшно мучила жажда. И не было ничего, кроме воды в озере, но когда он, чтобы напиться, направился было к берегу, полицейский вцепился в его руку и совсем иным голосом, чем по дороге сюда, закричал:
— Но, но — ни с места! Разве не этот пырнул ножом?
— Этот, конечно, — подтвердили остальные. Не могли же они отрицать очевидное, как бы ни хотелось им остаться в стороне.
— Господи, ведь могу же я пойти попить воды, меня жажда донимает, — сказал Салонен. И его голос тоже был иным, словно в нем теперь звучали тоска и досада.
— Ну, воды-то ты еще вволю напьешься, — ответил констебль, и не успел Нокиа что-либо сообразил., как наручники защелкнулись у него на запястьях.
Затем, больше и не глядя на Нокию, констебль строго продолжал:
— А этот? Он что, кричал тому, другому, подстрекал его?
— Ничего я не кричал, Юрьё ошибается. — Матти непроизвольно назвал Салонена по имени, о чем в обычной обстановке и речи быть не могло.
— Тут стоял такой ор, что я точно сказать не могу, даже если бы он и кричал — может, и не кричал.
— Пожалуй, тогда мы поступим так, — сказал полицейский, освободил левую руку Салонена от наручника и защелкнул его на левой руке Матти. — Вроде бы вы хорошие приятели, так и побудьте немного в паре.
А на траве лежал все это время неподвижно, там же, где свалился, тот ширококостный и с грубыми чертами лица торпарь. И как бы долго и пристально на него ни глядели, он лежал не шевелясь. На нем были заплатанные промокшие пьексы и саржевая одежда со слежавшимися в определенных местах складками. На плоту осталась его лошадь, а за три волости отсюда — дом, земельный участочек, жена и сколько-то детишек.
33
Да, там они и были: хуторок, жена и детишки — и жизнь их в этот момент была обычной, да не совсем.
Небольшие отклонения от обычной жизни в Меттяля начались в субботу вечером.
К тому времени Сантра уже целую неделю готовила сахт — брагу из продуктов, тайком принесенных ее бывшим хозяином. Напиток перебродил, набрал крепость и был действительно великолепным теперь, в субботний вечер, когда хозяин с двумя приятелями явились отведать его. Один из этих гостей был Сантре совсем незнаком, а про другого она знала, что он из села, где находится приходская церковь, и корчит из себя господина.