Старая хозяйка принялась расчесывать свои поредевшие волосы, расчесывала спокойно и потом заплела в косичку, попыталась зевнуть и затем легла в постель.
Хелка еще не вернулась, иначе старая хозяйка услыхала бы. Приятно было все-таки думать о Хелке и Сельме, пустившихся вот так в летние похождения с молодыми людьми. Было приятно знать девочек столь хорошо, как знала своих внучек старая хозяйка Телиранты. И наверняка они вернутся уже совсем скоро.
Но где же задержалась Мартта, хозяюшка? И что случилось в Сюрьямяки?
Теперь речь уже не могла больше идти о корове, наверняка теперь что-то особенное происходит с человеком.
Это Хилья — она теперь, надо думать, родила уже четвертого. Старая хозяйка Телиранты знала и помнила дела этой женщины также хорошо, как свои. Она фактически была важнейшим действующим лицом в истории Хильи и Ялмари. Хилья тогда была в услужении здесь, в Телиранте, и, разумеется, привыкла считать этот дом чуть ли не родным, к помощи которого прибегаешь, когда речь идет о чем-то серьезном. В молодости она была весьма озорной, это старая хозяйка помнила хорошо, но душа у нее была доброй и чистой, и это тоже знала старая хозяйка, знала совершенно точно. И однажды Хильи плакала целый час у нее на плече, словно была погибающей, и хваталась за нее в безнадежном состоянии. А все из-за того студента, который пробыл одно лето и уехал. Тогда-то старая хозяйка и узнала Хилью как следует, стала для нее, беззащитной, как бы второй матерью.
Затем однажды Хилья спросила:
— Могу ли я взять этого Ялмари… ведь тетя знает, что со мною раньше было?
И старая хозяйка Телиранты ответила:
— Можешь радоваться, что такой порядочный человек, как Ялмари, любит тебя. Но запомни одно: ты ничего не должна скрывать от Ялмари. Была ли ты с другими мужчинами, кроме этого магистра?
— Нет, так, как с ним, не была, — сказала Хилья.
— Ну, когда Ялмари в следующий раз заговорит с тобой о совместной жизни, скажешь ему так: я-то с радостью пойду за тебя, но можешь ли ты взять меня в жены, если я не… не невинна?
И старая хозяйка Телиранты, сейчас, на старости лет, и несмотря на усталость от бессонницы, усмехнулась, вспомнив то, что потом рассказала ей Хилья. Девушка сделала как ей было велено и сказала Ялмари точно те же слова, которые хозяйка вложила ей в уста.
— А Ялмари?
— Хи-хи-хи-хи, — веселое настроение Хильи неудержимо прорывалось наружу. — Я никогда не видела мужчины с более глупым выражением лица, чем то, какое было у Ялмари, когда он это услышал, если вообще услышал. Глаза вытаращил, и когда я еще поточнее объяснила, в чем дело, он долго смотрел на меня и спросил: стало быть, как же это, выйду я за него, или как? И что объявление об оглашении… Ха-ха-ха-ха…
Так ют оно все тогда и произошло, и сама старая хозяйка была крестной их первенца. Она сначала немного повозражала, мол, я уже слишком старая, я не гожусь для такой обязанности, но Хилья сказала:
— Если старая хозяйка Телиранта не согласится стать крестной, тогда пусть дитя остается некрещеным.
Все это пронеслось в голове старой хозяйки, когда она глядела в окно на озеро и за него. Затем она опять легла в постель…
Она чувствовала совершенно особую слабость, какой никогда еще не чувствовала. Это происходило больше от размышлений, чем от физической усталости. Ход мыслей все сильнее сосредоточивался на юности — как своей, так и других. Все ущербнее, неполноценнее казалась прожитая жизнь. Как же может человек брести столь неуверенно и с трудом, хотя хорошо знает, как следовало бы? Кем я была? И все-таки я дала жизнь столь многим потомкам. Если бы они только знали мою неполноценность…
Старая хозяйка услыхала, что на дороге разговаривают, но была больше не в силах встать и глянуть в окно. Голос хозяина она различила — и затем послышалось, как тормозит машина, затихающие выхлопы. Но встать, посмотреть она была не в состоянии. Ну и пусть! Теперь ведь уже почти утро, бывало, в такое время вставали на работу — и при этом не спали днем, как нынешние, которые косят машинами, впрочем, просыпаются и теперь рано.
Старая хозяйка слышала еще, как внизу, у берега, завели лодочный мотор. Сперва раза два крутанули, потом послышалось равномерное постукивание, и стихло совсем. Небось в Сюрьямяки подались. Ой, Хилья-бедняжка, как там с нею? Но нет сил встать, чтобы спросить или посмотреть.
40
Арестованных вез крестьянин-землевладелец по фамилии Пиетиля. Он был молод, и при нем жил также его брат, который был еще моложе и вел обычно залихватскую жизнь с вином и молоденькими служанками, терявшими в его обществе всякую способность сопротивляться. Ийвари Пиетиля был парень статный и умел вести себя с каждой девушкой именно так, как требовалось.
Этим июльским вечером он отправился в обычные свои похождения и еще не вернулся, когда Салонена и Пуоламяки привезли после первоначального допроса у ленсмана. Весьма спокойный по натуре Пуоламяки сразу же уснул, как только растянулся на нарах, но Салонен не мог заснуть. Хмель постепенно рассеивался, его мучила жажда, и он забарабанил в дверь арестантской, чтобы дали воды.
В это время в избу вошел мужчина, который грубо спросил, чего надо арестанту.
— Воды, черт возьми, или я сгорю огнем! — послышалось из-за двери камеры.
Вошедшим был Ийвари Пиетиля. Услыхав это требование, он спросил:
— А от вина ты бы, конечно, отказался?
— Не издевайся над арестантом! — раздалось в ответ.
Ийвари принялся шарить по двери камеры, чтобы отворить ее, но тут открылась дверь задней комнаты, и в людскую вошел мужчина в подштанниках, хозяин, старший брат Ийвари, и сказал:
— Ты с этим парнем поосторожнее, он убийца.
— Будь спокоен, уж Нокию-то я знаю, я еще в ту субботу намеревался его вздуть, но тогда с этим заминка вышла, и теперь, видать, уже надолго. Ты иди себе в конуру, а арестанта я покараулю.
Ийвари находился в том состоянии, когда хмель еще полностью не прошел, и поскольку он вообще был поумнее и посильнее брата-хозяина, тот привык соглашаться с его требованиями.
Ийвари открыл дверь арестантской — отгороженный дощатой стенкой угол людской, — и перед ним стоял, собственной персоной, тот самый Нокиа, с которым ему пришлось иметь дело, когда плот проплывал мимо этой деревни, бывшей волостным центром. Тогда действительно едва не возникла серьезная драка. Ийвари уже знал о случившемся ночью убийстве у плотогонов, хотя и находился оттуда так далеко. И несмотря на то, что неделю назад Нокиа нехорошо задирался к Ийвари и затем ему удалось уйти вместе с товарищами, избежав тем выяснения отношений, Ийвари теперь обращался с ним, закованным в тяжелые ножные кандалы, очень дружелюбно. Он махнул Нокии, чтобы тот вышел в людскую, — и вскоре они уже сидели на широкой лавке под окном. Хозяин в исподнем еще раз появился в дверях и сказал брату:
— Это, стало быть, на твою ответственность, Ийвари, то, что ты делаешь.
— А тут у нас сторож есть, — сказал младший брат, вытаскивая из кармана бутылку с какой-то красноватой смесью. В ярком свете утра голубели глаза Салонена. Восход солнца не был виден прямо отсюда, из людской, но отраженный солнечный свет проникал со двора.
Они беседовали о случившемся.
— Он сразу помер? — спросил Ийвари.
— Вроде бы сразу.
— А ты раньше сидел в тюрьме?
— Нет, по-настоящему не сидел, но к штрафам, по мелочи, приговаривали.
— Ты, слышь, не очень-то похож на обыкновенного сплавщика, как это тебя на лесосплав занесло?
— Да вот занесло. Разок надо и такое испробовать. Об этом в разных книжках столько красивых историй, об этой жизни сплавщиков, что надо было разок попробовать. Но — какие же они там уроды, за все лето не видел красивого парня, ни одного. С тех пор как ушел из своего бокса в Тампере.
— Ну а девушек?
— Хо — судомойки зачуханные, медведицы кухонные! Не интересуюсь… Но финка вошла в мужика — блеск! — И Нокиа сделал рукой такое движение, как тогда, нанося удар Меттяля, глаза сверкнули, их голубизна обозначилась резче, и выражение рта сделалось особенным, наслаждающимся. При этом другой рукой он потянулся за бутылкой, которую протянул ему Ийвари. Салонен сделал затяжной глоток. Выпив, он закричал:
— И все равно не жалею, ей-богу, не жалею! «Парень молод был и невинен, был молод, красив и наивен…»
— Ты небось имеешь в виду девушку, — заметил Ийвари.
— Парень был красив и наивен, — повторил Салонен, как бы самому себе, словно про Ийвари он и не помнил. В его взгляде был странный, этакий женственный блеск, когда он смотрел из окна наружу, на небесный простор, как будто инстинктивно ждал оттуда прощения. На топорно сработанном лице Ийвари Пиетиля отражалось тупое непонимание смены настроения сидевшего перед ним юноши, он посмотрел на Салонена немного смутившись и глотнул из бутылки, которая теперь стала как бы общей. Что это он говорил о каком-то парне?
