утверждениями «войн никаких не ведут» и «воровства» не бывает (здесь «воровство» явно в раннем значении — «бунтарский», «противозаконный» и пр.). Одним словом, в письменном варианте легенды вообще ни о каком государстве не говорится, нет ни слова и об общине, артели, патронимии или о чем-то сходном. Крестьянские семьи обрабатывают какую-то землю, рубят дом — и все без всякого постороннего вмешательства. Регулирующие земельные функции общины также не нужны, так как земли достаточно и она достается земледельцу заимочным способом. У общины нет и фискальных функций. Крестьяне мечтали о том, чтобы жить без всякого вмешательства с чьей бы ни было стороны.
Но это не снимает все вопросы — не все могут отправиться в Беловодье и не всех там примут. Поэтому если не Беловодье, если не скитничество (индивидуальное или семейное — так называемое общежительство), то остается только мечтать о «праведном» царе. Устройство государства по республиканскому типу было неизвестно носителям легенды и теоретически не могло конструироваться. Оставалось две доступные формы — сектантская артель с общим имуществом или казачье устройство жизни и хозяйства. При этом известно, что казаки на раннем этапе своего существования не признавали земледелия, так как были убеждены в том, что владение землей приведет к формированию частной собственности со всеми его последствиями. Поэтому главной оставалась военная деятельность либо разбой на реках (например, для донских казаков на Волге — важной международной торговой артерии). Дальнейшая история казачества известна: выделившаяся казачья верхушка захватила важнейшие экономические и военные позиции. Что касается сектантских общежитий, то они, как правило, были недолговечны.
Исключительно семиотический и лингвистический анализ этих исторических событий явно не может быть осуществлен в отвлечении от событий трагической действительности. Даже в чисто конфессионально-эсхатологическом плане проблема уже рассматривалась не как богословский спор о «духовном» или «физиологическом» Антихристе, который постепенно овладевает Россией, а, по терминологии Н. Н. Покровского, о «расщепленном» Антихристе, который последовательно воплощался в обрядовых играх, в петровских «всешутейных соборах», в русских царях от Алексея Михайловича до Петра.
Собственно поэтому абстрактной проблемы приверженности народа монархической форме правления нет; проблема эта в значительной мере искусственная, не отражающая реальный клубок противоречий. В Беловодье стремились не только по социальным и экономическим причинам. Там, согласно легенде, было сохранено древнее благочестие (патриарх «антиохийского поставления», епископы — «сирского»). Это был кусок земли, который мог спасти в «последние времена» от господства Антихриста. Запад же с его католичеством и протестантством («латинская вера») и тем более «никонианская церковь» были обречены попасть в царство Антихриста.
Я уже приводил чрезвычайно характерный пример. Я имею в виду эксперимент, который был поставлен самой историей. Речь идет о деревне, населенной потомками Ивана Сусанина (село Коробово Костромской губернии). За заслуги предка (кстати, заметим, что нет реальных доказательств подлинности подвига Сусанина; поляки увели его с собой как проводника; вероятно, погиб и польский отряд, и Сусанин, но как это происходило, мы не знаем; так или иначе он домой не вернулся) его потомки были освобождены от каких-либо податей, налогов и обложений. Чиновникам и полицейским был запрещен въезд в Коробово, вообще всякое вмешательство во внутренние дела села. Это «обеление» произошло сразу же после коронования Михаила Федоровича. Высказывалось подозрение, что рассказ о сознательном подвиге Сусанина для того, чтобы уберечь только что избранного царя, создан канцелярией Романовых. Так или иначе, крестьянам этой деревни были как будто созданы все условия для процветания. Однако в 1834 г. Николай I образовал комиссию для выяснения ее состояния, так как дошли сведения о том, что крестьяне там живут плохо. Выяснилось, что пожалованная в XVII в. земля дробилась на все меньшие и меньшие участки, едва прокармливавшие их владельцев. В роде Сусаниных выделилась группа зажиточных, завладевших четвертью всей пожалованной земли. Эта группа создала наследственных старост, которые кабалили своих родственников. Земля уже не считалась «божьей», общинные переделы не происходили. Разумеется, в какой-то мере это было связано с недостатком резервных земель, которые могли бы компенсировать возникшее неравноправие. В остальном все происходило «естественным» путем.
Религиозных или каких-либо иных сдерживающих механизмов не было. Возник свой маленький сельский «монархизм». Может быть, при избытке земли и заимочном ее использовании этого избежать удалось бы. Николай I справедливо считал эту историю позорной. Случай этот обсуждался в тогдашней печати. Надо сказать, что он стал известным до происходившего позже (в 1850-е гг.) процесса идеализации общины как идеального механизма крестьянского бытия.
Когда речь идет о «крестьянском монархизме», надо иметь в виду, что крестьянам не был известен никакой иной способ управления государством, кроме монархического. Трудно вообразить крестьян, живущих в монархии и теоретически изобретающих республиканскую форму правления. Либо идеальный монарх, либо вообще никакого государства («суда светского») — так мыслит утопически настроенное крестьянство. Основная проблема связана не с типом государственного управления, а с вопросом конфессиональным. Беловодье идеализируется потому, что там сохранилось древлеправославное благочестие — Антиохийский патриарх, митрополиты, творящие службу по-сирски, и церкви, в которых служат по-старообрядчески.
ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, утопическое мышление или утопическое творчество представляет собой стремление представить возможные очертания идеального (или, по крайней мере, значительно лучшего по сравнению с современным) общества. В обеих этих сферах в равной мере господствует не только логика, но и эмоции, порождающие воображение, причем воображение вероятностное по своей природе. Такой, какой общественная жизнь рисуется в утопическом сочинении профессионального философа или в народных социально-утопических легендах, она могла бы стать или должна была бы стать. Не будем еще раз приводить всем известные примеры тесной связанности определенных философских, исторических и литературных явлений в сфере социально-утопических идей и движений. Подчеркнем только безусловную важность выяснения природы, сути и истории утопизма как явления.
Сказанное не ново. Интерес к этому кругу проблем существует издавна и никогда не иссякал; вместе с тем он был, как уже говорилось, как бы квантообразным — то вспыхивал, то затухал в разные общественные и литературные эпохи и в конкретных социально-общественных и литературных ситуациях.
Методологически все это, кажется, не может вызывать сомнения. Существенно то, что в наши дни и в нашей стране (впрочем, как уже говорилось, — это явление мирового порядка) оказалось необходимым вернуться к некоторым проблемам фундаментального характера — и философским, и политическим, и психологическим. Социальный и политический опыт XX в. внес много нового в мировую общественную мысль. Это дает основание, по крайней мере, корректировать традиционные представления, связанные как с так называемым утопизмом, так и с пониманием его роли и значения в историко-общественной мысли. По-видимому, пришло время отказаться от целого ряда стереотипов, которые накопились и которые несовместимы с этим новым опытом. По официальной традиции
