где-то делянку выжгли, где-то она заросла.
– Иди в избу. Еще есть вести, – добавил Любован, провожая ее. – Как раз для воевод ваших радость.
– Какая еще радость? – Мирава обернулась.
Неужели полотно помогло и беды отступили, пошли добрые вести? Но, не слишком пока доверяя судьбе, она не спешила радоваться.
– Войско с Дона идет, от люторичей, с князем Уйманом. От восточных городцов передали, чтобы, значит, здесь ждали их. На подмогу нам.
– Да где ж они раньше сидели, чтоб им… долго жить! – не удержав досаду, Мирава все же успела прибегнуть к любимому способу Хельва не проклясть кого-нибудь в сердцах. – Месяц назад была нужна их подмога!
Однако Ярдар этой вести и впрямь обрадуется, думала она, пока сидела в Любованой избе у печки, отогреваясь и ожидая, пока старейшина найдет ей провожатого. Любованова жена покормила ее, а тем временем пыталась выспросить, куда это она собралась с коробом, который пока оставила в санях и не велела вносить в дом. Но Мирава сказала только «то матушкины дела», и хозяйка отстала – о делах ведовских любопытничать нечего.
Вернулся Любован и привел с собой Тетерку – одного из тех молодцев, что был в походе. Хороший ловец, тот сызмальства излазил все окрестные леса и знал, где стоит сухая верба, хотя сам к ней не приближался на «большой перестрел». Мираве он через ее отца, Датимира, приходился вторым стрыйным братом[71].
– На санях-то там не пройти, – сказал он, поздоровавшись с Миравой. – Можно до березняка, там дрова рубили, санями ездили, а дальше нет. Но лошадь ведь одну в лесу не оставишь невесть на сколько.
– На лыжах пойду, – вздохнула Мирава. – Подбери мне какие-нибудь.
Тетерка принес ей лыжи своего младшего брата. Ходить на них Мирава умела, хоть и без большой сноровки, однако делать нечего. Тетерка намекал, что если короб нужно только отнести, то он готов сделать это сам, но она покачала головой: отнести мало. Мысль о том, что возвращаться придется после полуночи, Тетерку не обрадовала, но раз Любован велел, куда деваться? Не зная всей повести о Заранке и проклятии, в Крутовом Вершке тоже были угнетены неуспехом похода и ожиданием неведомых будущих бед. Тут не только на болото пойдешь, лишь бы умолить богов о милости.
Было уже хорошо за полдень, когда Мирава и Тетерка пустились в путь. Для надежности Тетерка взял с собой двух умных охотничьих псов. По дороге рассказывал, как возвращались домой после битвы под Ратиславлем. Разрозненными ватагами – где два человека, где двадцать, – оставшиеся без воевод ратники тянулись на восток. Кто-то догонял их на Угре, кто-то отставал. Больше всего они боялись, что их нагонят смоляне, и оттого пробирались по лесам вдоль реки, не теряя из виду русло как указатель пути. И на самом деле видели, как смолянско-русское войско прошло мимо, в ту же сторону, куда и беглецы – на восток. Очень тревожились, куда оно идет, но теперь многие отважились идти прямо по реке, и так выходило быстрее. Питались какой попало дичью, стреляли даже белок и ворон, ночевали в лесу. Однажды, в низовье Угры перед ее впадением в Оку, наткнулись в лесу на десяток трупов – кто-то перестрелял на ночлеге такую же ватагу ратников-оковцев, возвращавшихся домой. Потом, к облегчению веденцов, с Оки смоляне, судя по следам, свернули на запад – на Жиздру. Пошли на Кудояр, но об этом Мирава уже знала от Хастена. Благодаря этому веденцам удалось беспрепятственно пройти с Оки на Упу и добраться до дома. В Крутовом Вершке тоже бранили и хазар, и люторичей, которые опоздали к общему сбору и явились только сейчас, когда было поздно. Но и тархановских воевод поминали нехорошо. Ради оправдания Ярдара Мирава передала, что им сами хазары велели ехать с собой – Ярдар так сказал дома, – но она понимала, что у ратников были причины обижаться на воевод, которые завели их в чужие края и там бросили.
Непривычная к лыжной ходьбе, Мирава уставала, и несколько раз они присаживались на поваленные стволы отдыхать. Недавняя метель выгладила снеговой покров в лесу, и казалось, что никогда и никто из людей здесь не бывал, что они забрались в саму Навь, где и нет ничего, кроме молчаливых стволов и снега. Тетерка, привыкший к лесному одиночеству в любое время года, был спокоен, разговаривал со своими псами, но Мираве было неуютно, тревожно. Ее спутник не знал, что́ она везет в коробе, но она, посматривая на свою ношу, невольно ежилась. Она везла Моренино добро для возвращения хозяйке, и мерещилось, что взгляд ледяных очей Темной Невесты уже лежит на ней, следит, манит… И еще раз Мирава содрогнулась, осознав: в ее мыслях Морена имеет черты Заранки, только взрослее лет на десять. Невольно разделяя вину своей родной сестры, Мирава волокла короб с проклятьем, надеясь и желая, чтобы у нее хватило сил с ним покончить.
Неутомимые псы рыскали рядом, лаяли на белок и сорок. Однажды обнаружили на ели куницу. Но в лесу медленно сгущались сумерки, неотвратимо подкрадывалась зимняя ночь, а они уходили все дальше и дальше от жилья, и надо было спешить. Возвращение в Крутов Вершок казалось там же далеким, как если бы для этого требовалось переплыть море. Впереди лежала только ночь, лес, тот свет…
До болота они добрались при последних отсветах дня. Оглядываясь, Мирава совсем не узнавала местности. Они шли вдоль опушки ельника, с другой стороны простиралось болото – сейчас это были только верхушки осинок, торчащие над снеговым покровом.
– Где-то она здесь была, – шедший первым Тетерка остановился и огляделся.
Мирава тоже огляделась. Сумерки сгустились, месяц был на меже[72] и не светил. Несколько звезд, проглянувших сквозь тучи, только острее заставляли ощущать одиночество и оторванность от всего света белого. Псы бегали туда-сюда, обнюхивая свежие птичьи и заячьи следы на снегу. Да куда же мы забрались-то?
– Еще пройдем, – решил Тетерка. – Не могла же верба с места сбежать!
Эта могла, подумала Мирава, готовая к любой пакости от хранилища бед и хвороб.
– Может, мы не в ту сторону пошли?
– Да нет, от тропы она направо. Я здесь много раз ходил, видел ее. Да чтоб его! – Тетерка остановился, упершись взглядом в край болота, за которым начиналась гряда, тоже заросшая ельником. – И впрямь сбежала верба-то!
Развернулись и пошли назад. У Миравы от усталости кружилась голова. Она почти не удивлялась, но надежда, с которой она шла сюда, сменилась тревогой, граничащей с отчаянием. Верба спряталась, скрылась с глаз. Она не хочет
