Несмотря на разрушения, город выглядел празднично. Над многими домами развевались красные флаги. Значит, верили люди в освобождение и хранили символ советской власти.
Около двухэтажного, чудом уцелевшего дома стояла большая группа гражданских людей. Подойдя ближе, Глушецкий увидел, что они окружили двух пожилых мужчин в полувоенной форме и оживленно о чем-то говорили с ними.
Приглядевшись, Глушецкий в изумлении остановился. Один из них походил на Тимофея Сергеевича. Да это он и есть! Зачем он приехал сюда из Сочи? Почему-то сбрил усы. Протиснувшись ближе, он крикнул:
— Тимофей Сергеевич!
Тот обернулся:
— Николай! Вот так встреча!
Он обнял его.
— По глазам вижу — удивлен. А удивляться нечему. Прислан сюда крайкомом партии на работу.
— Да вы же…
— Староват, хочешь сказать, — усмехнулся Тимофей Сергеевич. — Верно, немного староват, но не дожидаться же, когда молодые вернутся с фронта. Восстанавливать советскую жизнь в освобожденных районах надо сейчас, не дожидаясь конца войны… Людмила Павловна, — повернулся Тимофей Сергеевич к одной из женщин, — проводите капитана ко мне. Ты, Николай, иди с ней и дожидайся меня. Я через несколько минут приду.
Комната, куда привели его, была просторна. У стен стояли две кровати, застланные серыми солдатскими одеялами. Видимо, Тимофей Сергеевич жил не один. У окна письменный стол, на нем графин с водой, газеты. Рядом потертый диван. У дверей на табуретках ведро с водой, таз. Стены голые, давно потерявшие свой цвет. Но и эта невзрачная обстановка для фронтовика казалась верхом уюта.
Глушецкий скинул вещевой мешок, умылся и сел за стол.
Тимофей Сергеевич не заставил себя ждать.
— Рад видеть тебя, — заговорил он, снимая фуражку и вытирая платком потный лоб. — А у меня сейчас забот полон рот.
В гимнастерке с отложным воротником, в темно-синих галифе, заправленных в хромовые сапоги, он выглядел стройнее и даже моложе. Глушецкий, привыкший видеть его в мешковатом костюме, сказал ему об этом. Тимофей Сергеевич усмехнулся:
— А меня обстоятельства заставляют выглядеть моложе. Видишь, даже усы сбрил.
Николай спросил о матери.
— Бодрится, каждый день ходит в госпиталь, — стал рассказывать Тимофей Сергеевич. — Чтобы ей не было скучно, я привел ей квартиранта. Бывший комиссар, потерял на фронте руку, сейчас в горкоме партии работает. Молодой, веселый. С ним скучно не будет. С питанием у нее все в порядке. Хлебную карточку имеет, получает паек. Я договорился в партизанском штабе, чтобы время от времени кто-нибудь приходил к ней и говорил, что муж ее жив и здоров.
Глушецкий поднялся, взял вещмешок.
— Мне пора. Надо быстрее разыскать свою бригаду.
Тимофей Сергеевич проводил его до калитки. Прощаясь, он сказал:
— Фашистские варвары нанесли большой ущерб городу. Взорваны почти все крупные здания, пляж заминирован. Население голодает. Надо налаживать жизнь. Между прочим, немецкий комендант Анапы майор Маттель и его помощник не успели удрать, пойманы. Будем судить всенародно.
Он обнял Николая и поцеловал в щеку.
— Как это говорят на флоте: семь футов под килем и попутного ветра, — улыбнулся он.
Глушецкий пошел разыскивать комендатуру.
Он шел под впечатлением встречи с Тимофеем Сергеевичем. «Как подействовала война на некоторых людей, — думал он. — Годы болезни согнули Тимофея Сергеевича, но настали грозные дни — и он выпрямился, как стальной прут. Откуда у него появилась необыкновенная энергия, сделавшая его похожим на хорошо заряженный аккумулятор? Действительно, великая цель рождает великую энергию». Глушецкий был поражен его душевной бодростью, молодостью духа.
Комендатуру Глушецкий разыскал быстро. Там сообщили, где находится бригада полковника Громова.
Первым встретился ему капитан Игнатюк. Он стоял на крыльце одноэтажного дома и со скучающим видом курил папиросу. Увидев Глушецкого, капитан оживился, окликнул:
— Глушецкий! Жив, здоров? Рад приветствовать вас.
Глушецкий недолюбливал этого человека, но сейчас и ему обрадовался. Наконец-то в своей бригаде!
— Зайдите ко мне, — предложил Игнатюк. — Полковника сейчас нет, уехал в штаб фронта.
Он привел в свою комнату. Первое, что бросилось в глаза Глушецкому, были чемоданы и ящики. На каждом чемодане наклеены листы белой бумаги с надписями, указывающими, что находится в чемоданах. Все это были дела строевой части. Посреди комнаты стоял письменный стол, а на нем большие гроздья винограда, стеклянный графин, наполненный чем-то мутно-зеленым, и две алюминиевые кружки. Кивнув на виноград, Игнатюк сказал:
— Вокруг Анапы винограда видимо-невидимо. Гитлеровцы запрещали жителям рвать его, думали, что им достанется. Как в городе появилась советская власть, жители занялись уборкой винограда. Ну и нам, конечно, перепадает. Третий день не пью воду, а свежее вино. — Он указал на графин. — Видите, оно еще мутное. Желаете испробовать, наливайте в кружку. Только предупреждаю — не пейте много. Оно действует как слабительное. Я перестарался в первые дин.
Сев к столу, Игнатюк испытующе посмотрел на Глушецкого.
— Надо полагать, — начал он, поводя носом, — вы приехали без направления, как сделали это некоторые командиры и матросы. Из любви, так сказать, к своей бригаде. Полковник, как это ни странно, уважает таких недисциплинированных. А мне морока с их оформлением.
Достав из левого кармана партийный билет, Глушецкий вынул из него сложенную вчетверо бумажку.
— Вот направление из штаба Черноморского флота на должность помначштаба по разведке. Это должно вас успокоить.
Игнатюк взял направление, прочел, даже посмотрел на свет.
— Мы вышли из подчинения флоту, — произнес он. — Подчинены штабу армии и Северо-Кавказскому фронту. В связи с этим непонятно, почему вам дали направление из штаба флота, а не фронта.
— Об этом спросите полковника Громова. Назначение сделано по его просьбе.
— Разве что так, — согласился Игнатюк, пряча направление в портфель, лежащий на чемодане. — Приедет полковник, я доложу, а вы явитесь к нему на прием. А пока его нет, посидите у меня, ешьте виноград, пейте вино. Потом пойдем ужинать.
Кстати, давайте перейдем на «ты». Должности у нас равные, оба начальники отделов, капитаны по званию. Не возражаете?
— Что ж, — ответил Глушецкий, — можно и на «ты».
Игнатюк открыл портфель, достал оттуда флягу и банку консервов.
— Надо отметить твое назначение, — щуря глаза, но не улыбаясь, сказал он и стал отвинчивать пробку. — Выпьем водочки. От этого свежего вина одни неприятности желудку. Закусим консервами сорта «второй фронт».
Водки во фляге было немного. Игнатюк вылил ее в одну кружку, а уж из нее разлил поровну. Выпил, закрыл глаза и несколько раз причмокнул. Лишь после этого взял в рот кусочек консервированной колбасы и медленно стал жевать.
Игнатюк быстро захмелел. Моргая глазами, словно в них попала пыль, капитан положил свою руку на колено Глушецкого и с обидой в голосе заговорил:
— Почему, скажи, полковник презирает меня? Я ведь честно выполняю свой долг. Обязан я быть бдительным? Обязан. Я обязан каждого человека прощупать. Не в моем обычае доверять. Доверчивый человек может плохо кончить. Ты разведчик, значит, знаешь, как коварен и хитер враг. А полковник… — Игнатюк сморщил нос и ехидно улыбнулся. — Впрочем, теперь он будет ко мне по-другому относиться. Видел бы ты, какая у него была физиономия в ту минуту, когда я привел к нему связанного подполковника и сказал, что поймал гитлеровского шпиона.
— Ты поймал шпиона? — изумился Глушецкий.
На лице Игнатюка появилось самодовольное выражение.
— Да еще какого! Из штаба армии мне благодарность прислали и предложили полковнику представить меня к ордену. Так-то вот!
— Это интересно. Расскажи, как ты его поймал.
— Неделю тому назад дело было. Приехал к нам подполковник из штаба фронта. Представился начальнику штаба и требует сведения. Начальник штаба доложил ему о наличии солдат и офицеров в бригаде, об артиллерии, о плане наступления. Подполковник хотел побеседовать с командиром бригады, по тот сказал, что освободится через час. Он в это время угощал Семененко.
— Семененко? Почему Семененко?
— Почему да почему? — поморщился Игнатюк. — Да потому, что Семененко герой. Двое суток мы топтались у ворот Голубой линии, сотни людей потеряли там, а взять тот проклятый курган в плавнях не могли. А Семененко один пошел, уничтожил оба дзота, а бригада рванула вперед. На радостях Громов пригласил в гости Семененко. А в такую минуту наш полковник кого хочешь выгонит или заставит ждать.
«Молодец Павло», — восхитился Глушецкий, и ему самому захотелось быстрее увидеть главстаршину и обнять.
