поспособствовать в убеждении Ники. Но Лауда отказался.
С самых первых минут градус встречи начал повышаться. Чем больше Ники воздвигал перед ним стены возражений, тем громче Феррари говорил. Он позволил Лауде организовать свое возвращение и защиту своего титула так, как тот считал нужным. Несмотря на более чем очевидный скепсис, он доверил Лауде машину для Монцы, согласился на то, чтобы последние гонки сезона прошли без Ройтеманна и публично поддержал решение Ники завершить гонку после всего одного круга на «Фудзи». Технически Феррари мог бы уволить пилота, который отказался ездить и пустил по ветру шанс на чемпионство. Он был терпелив и необычайно снисходителен. Но это было слишком. Феррари был уверен, что Ники закончился как пилот, и сказал ему это прямо в глаза.
Их позиции были совершенно нестыкуемыми. По окончании встречи краткий пресс-релиз рассказал внешнему миру о текущем положении дел. Не было совместных выступлений перед прессой, как это произошло в начале сентября, когда Лауда вернулся в Маранелло впервые после аварии на «Нюрбургринге». Не было снимков на память о встрече, которые потом можно было бы передать прессе. Текст релиза, выпущенный Гоцци в тот же день, был характерен своей беспристрастностью:
«После сегодняшней встречи с Лаудой, “Феррари“ – компания, а не Энцо – объявляет, что пилот немедленно начнет подготовку к сезону 1977 года, чтобы иметь достаточно времени для прохождения операции по пластической хирургии правого глаза. Компания – снова подчеркнутое различие между фирмой и человеком, который ее возглавлял – приняла к сведению твердое решение Лауды о восстановлении его деятельности в той форме и с той интенсивностью, которые имели место в предыдущих сезонах».
У Феррари, как обычно, все писалось между строк, и нужно было интерпретировать использованные слова и предполагать, какие не были использованы. Расшифровывать язык Энцо Феррари стало искусством, в котором некоторые из его друзей-журналистов поднаторели, и текст пресс-релиза был им понятен.
Продолжать отношения решил Лауда, а не Феррари. «Феррари» как компания, фабрика, команда – но не человек – просто признала «твердое решение» Лауды продолжать ездить. И не случайно Энцо Феррари даже не упоминался в тексте, который подтверждал факт встречи между ним и Лаудой.
Поэтому австриец продолжит ездить на «Феррари» и в 1977 году. Но как бы отдельно.
Глава 41
Потерянный рай
В субботу, 20 ноября, писатель Альберто Бевилаква выиграл премию Дино Феррари за свою статью «Долой победителя», опубликованную весной в Corriere della Sera. За несколько месяцев до присуждения премии Бевилаква подарил своим читателям сколь краткое, столь и точное описание Феррари: «Великому – а он таков – нужны конституциональные недостатки: он эгоист, он, быть может, пророчески-своенравен, играет самого себя, но он точно не индивидуалист».
Это было одной из причуд Феррари – сделать так, чтобы литературная премия, названная в честь его сына, выигрывалась людьми, не связанными с его миром автомобилей и гонок. Не будучи членом жюри, Феррари, тем не менее, был искусен в воздействии на его выбор, особенно когда речь шла о награждении людей, богатых культурно. Это был способ поднять престиж награды и в то же время способ разочаровать его дорогих врагов из мира печати: все они, независимо от словесных конфликтов с хозяином Маранелло, сделали бы все, чтобы получить из его рук бронзового Гарцующего жеребца и соответствующий чек.
Но сегодня был особенный день. Журналистов пригласили не только на церемонию вручения премии – имя победителя всегда держали в строгой тайне, причем Великий Старик время от времени игрался с журналистами, давая намеренно вводящие в заблуждение намеки с целью разочаровать того или иного автора, – но и на презентацию новой книги, написанной Энцо Феррари, которая была не еще одной, обновленной версией его известных мемуаров, а полностью новой, посвященной… именно итальянским автомобильным журналистам.
Несмотря на то, что некоторые из них опасались «кровавой бани», все откликнулись на призыв и теперь сидели в большом зале ресторана «Фини», расположенного в самом центре города. Феррари никогда не скрывал своей ненависти-любви к прессе, а теперь он даже написал книгу о ней! Он назвал ее «Флобер» – это была марка пневматической винтовки, с которой он охотился на мышей, когда был мальчиком. Услышав название, некоторые из присутствовавших приготовились к неприятностям. Феррари, играя их страхами перед неизбежной бойней, обнадежил их в своем стиле: да, он выбрал название винтовки, но это была легкая винтовка. Мыши могли быть убиты пульками «Флобера», но такие взрослые люди, как они, в худшем случае получили бы легкие ранения, добавил он, глядя на них из-за темных стекол очков и улыбаясь.
Книги лежали на всеобщем обозрении, но на расстоянии от журналистов: им пришлось дождаться окончания презентации, чтобы прочитать то, что Великий Старик написал о них – более жестокую пытку придумать было трудно, – и Феррари кратко объяснил правила игры.
Это были «просто заметки», написанные «по пятницам и субботам во время долгих ожиданий, когда телефон и телеграф опаздывали» с новостями с гоночных трасс. «Страница за страницей; это похоже на те записочки, которые дети обычно кладут под тарелку родителям на канун Рождества», – хитро говорил он. И признался, что «в семьдесят девять лет нас трогают простые события, факты, ситуации, которые большинству кажутся несущественными, но которые, однако, чисты в своей наивности». Он сказал, что был искренним и добавил, что ему было гораздо труднее «вычеркивать, чем писать».
Актуальность заметок указывала на скорость, с которой была написана книга. А секрет наличия в столь свежей книге некоторых реплик, которые были произнесены намного ранее, заключался в заметках, написанных мелким почерком в полях его ежедневников, – он фиксировал не только содержание некоторых встреч, но и делал комментарии о своих собеседниках, в том числе и об одежде, которую они носили в тот или иной день. Стиль каждого портрета был стремительным и лаконичным. Феррари не занимался вступлениями и сразу переходил к сути дела и к интересующей личности. Уже в предисловии он извинился за то, что может показаться непочтительным, но, отметил он, это его возможность вернуть друзьям-врагам из числа представителей прессы их же выражениями то, что он получал от них до этого. И если над Ранкати он добродушно подшучивал, рассказывая, как Джино утверждал, что помнит год, день и час своей первой встречи с ним – сразу после этого сомневаясь в том, что память у того, как у Пико делла Мирандолы[94], цитируя «туманные» гипотезы, выдвигаемые Эванджелисти, «его лучшим другом», – то с другими Феррари был гораздо менее ласков.
Не все словесные
