Перед иконами на медных цепочках висела, слегка покачиваясь, лампада из цветного стекла, тут же лежали засохшие просфоры и крашеные пасхальные яйца, а за икону были заткнуты деловые бумаги, налоговые квитанции и письма от сына, убитого в четырнадцатом году на войне.
Столы были расставлены продуманно, оставалось только разместить матюхинцев в соответствии с намеченным планом.
С шутками и присказками, что «начальству первое место», что «гостям честь и почет», бандитских главарей усадили в угол, под образами. Сами разместились ближе к окнам и двери, а также между матюхинцами. Все расселись в конечном результате так, как это нужно было для осуществления замысла.
Заупрямился только один. Это был опять-таки тот самый тамбовский комиссар, с нездоровым, серым лицом и горящими нехорошими глазами. Он вообще наотрез отказался сесть за стол и расположился прямо на полу, убранном сеном, причем положил винтовку к себе на колени. Его даже плохо было видно при свете керосиновой лампы, подвешенной к потолку.
Котовский видел и это, но опять якобы не заметил.
Тем временем хозяин дома, степенный мужик с пышной бородой, кроткими светлыми глазами, в широкой голубой рубахе и в жилете поверх нее, вместе с суетливой бабой, в чепце, в коричневой кофте с оборками, расставляли на столе обильные закуски: жареного поросенка, гусятину, пироги с кашей и всякую другую снедь, приговаривая:
— Кушайте на здоровье, гостюшки! Не красна изба углами, а красна пирогами!
Но на них никто не обращал внимания.
В заключение хозяин принес бутылки самогона. Тут некоторые из матюхинцев стали громко выражать восторг. Но Матюхин тихо, однако очень решительно сказал:
— Воздержитесь.
Котовский и этого будто бы не заметил, но со своей стороны громогласно предложил:
— Господа! Я думаю, что поднять чарки и выпить за победу мы еще успеем, а пока без тостов и выпивки проведем деловую часть совещания.
Это его предложение опять как будто уменьшило подозрительность бандитов, которые могли подумать, что их хотят подпоить.
— Ну, ну, — отозвался Матюхин. — Что верно, то верно.
Тамбовский комиссар только сощурил глаза и поправил винтовку на коленях, но ничего не сказал.
Капитан Эктов сидел бледный, сосредоточенный. Он-то знал, догадывался, что игра приходит к концу, что ему уже поздно идти на попятный, нужно только постараться уцелеть во всей предстоящей свалке и передряге. Он не мог не заметить и того, как поставлен стол, как размещены скамейки, как главари шайки втиснуты в угол, где им не повернуться… Эктов выбрал для себя место за столом поудобнее, так, чтобы можно было в случае чего выбраться одному из первых… Впрочем, обо всем он мог строить только догадки. Как все произойдет? Когда? При каких обстоятельствах?
Во всех смотрах да разговорах незаметно и день пролетел. Когда разместились, уселись, после некоторых пререканий и шутливых споров, наступили уже сумерки. Лампа светила тускло. Хозяин дома принес еще зажженный сальник. Он нес его бережно, осторожно, чтобы не загасить. Сальник освещал его лицо, его бороду, и степенный мужичок-кулачок сам в этот момент походил на какого-то святого угодника, освещаемого лампадой.
Капитан Эктов встал. Он открывал совещание:
— Я, господа командиры, не буду делать доклада. Поручаю сделать это представителю братской группы Савинкова Борисову. Нет возражений?
Все молчали. Свежая струя воздуха хлынула в открытые окна, принося запах близкого дождя. Свет сальника заколебался, тени забегали по стенам.
Борисов встал. И хотя был он опытный оратор и часто проводил беседы, выступал на собраниях, но тут на короткое мгновение растерял все мысли и пришел в замешательство. Чтобы скрыть это, он переменил место и встал поближе к свету, держа сочиненную им «резолюцию съезда» в чуть дрожащей руке. Гажалов взял сальник и светил Борисову в его записи.
— Господа командиры! — начал Борисов, и тут сразу окреп его голос, и он продолжал: — Читать всю резолюцию или изложить основные мысли?
— А ты нам попроще да поближе к делу, — сказал Матюхин, заметно важничая. — Не рассусоливай!
— Вот именно! — поддакнул тамбовский комиссар. — Здесь война, а не говорильня.
— Я тоже солдат, — поддержал их Котовский. — По мне, чем меньше болтовни, тем лучше.
Борисов говорил горячо и вскоре увлек всех слушателей. Он предрекал белому движению победы, намекал на поддержку извне, расхваливал до небес Савинкова, перечислял какие-то несуществующие отряды и готовые по первому слову подняться против Советов крестьянские массы…
Речь его привела бандитов в возбуждение. Все они уже потеряли надежды на спасение, думали только, как бы отсидеться в лесу до зимы и потом выбраться отсюда, уйти подобру-поздорову. А тут вдруг развертывались блестящие перспективы!
И у них без всякого самогона развязались языки. Они хотели теперь показать, что и они чего-нибудь стоят! Один перед другим выхвалялись своими успехами, несуществующими резервами. В пылу таких разговоров, забыв всякую осторожность, выбалтывали некоторые тайны, называли свои явки, указывали на источники, откуда они достают оружие, подковы, снаряжение…
Котовский подзадоривал их, выражая сомнение, недоверие и называя фантастические цифры повстанческих кубанских отрядов.
Эктов молчал. Он поневоле присутствовал при всем этом и поневоле созерцал обширность своей измены недавним единомышленникам. Он видел, как матюхинцы губят все, выдают в руки красных все нити своей организации.
После беспорядочного и оживленного обмена мнениями и после не увенчавшейся успехом попытки Котовского выведать у матюхинцев, где находится раненый Антонов в настоящее время, Котовский взял слово.
— В основном, я одобряю доклад, — сказал он, сверкая глазами и с веселым задором поглядывая на врагов, — хотя я должен откровенно сказать докладчику: улита едет, когда-то будет. Так вот, господа, вы сами убедились, насколько бесподобна моя воинская часть, а вы не з-забывайте, это всего лишь авангард. Поэтому я думаю, что не встречу возражений, если предложу командование объединенными силами возложить на меня.
Это вызвало шум и возгласы матюхинцев. Некоторые даже повскакали с мест.
— Мы вообще не собираемся соединяться! — крикнул тамбовский комиссар с какой-то даже злобой.
— Господа донцы и кубанцы! — поднялся Матюхин, жестом руки останавливая своих командиров. — Вас небольшой отряд, вполне понятно, что он вольется в главные силы. Да вы и местность не знаете! Тут не может быть и разговоров, командование я оставляю за собой. Меня знает вся Тамбовщина! Да вы знаете, кто я такой?!
Матюхин все больше распалялся, он кричал хриплым голосом, стучал по столу страшным волосатым кулаком:
— Я Матюхин! Спросите кого угодно — знают ли они меня? Да я своими руками… — он уже рычал, а не говорил. — Вот этими руками выкручиваю головы пленным красноармейцам! В плен не беру! У нас они умирают в страшных муках! Для чего я это делаю? Чтобы мое имя наводило панику. Вот кто я такой! А вы еще не огляделись, а хотите уже верховодить. Смешно даже слушать! Да вы знаете… Я сегодня же начну наступление! Да вы знаете, сколько у меня оружия в одном только Лопатинском овраге!..
И тут он начал в запальчивости выбалтывать, где и какие у него склады, где размещены другие его отряды… клялся, что за короткий срок соберет десятитысячную армию…
Кажется, все. Больше от них ничего не выведаешь. К этому времени Котовский получил условный сигнал, что бригада готова к выступлению. Он решил, что можно идти к финалу.
Все котовцы это почувствовали. Один за другим нащупывали револьверы, держали пальцы на взводе. Каждый точно наметил первого противника.
Были еще выступления от несуществующего в действительности «представителя махновского полка», от «анархистских организаций Дона и Кавказа». Но их уже слушали рассеянно.
Когда Котовский поднялся для заключительного слова, поднялись и Гажалов, и Борисов, и Данилов, и все остальные котовцы, а тогда встали и матюхинцы, думая, что это будет нечто вроде клятвы, приветствия или присяги. Поднялся и бледный Эктов.
Котовский вместо какой-нибудь речи взмахнул рукой — это был условный сигнал, — крикнул:
— Довольно комедии! Я — Котовский! Расстрелять эту сволочь!
И в этот момент направил дуло нагана в Ивана Матюхина.
Ошеломленные бандиты еще не могли понять, что происходит, и от ужаса оцепенели. Матюхин закрыл голову обеими руками. На столе жалобно звякнули наполненные самогоном нетронутые бутылки. Тарелки и блюда со снедью поползли вместе со скатертью.
Котовский нажал курок — осечка. Снова нажал — осечка! Три раза подряд осечка в такой момент!..
Тогда он отшвырнул наган в сторону, отскочил к стене и начал отстегивать маузер.
