Партия из пяти человек, конечно, лучше справится с положением, если один из её членов выйдет из строя, но вряд ли у неё есть ещё какие-нибудь преимущества, и, взяв в поход на полюс лишнего человека, Скотт много терял и ничего не выигрывал. Этот поступок говорит, с моей точки зрения, о том, что в то время он считал своё положение очень устойчивым.
Ему хотелось взять с собой как можно больше людей. Он, казалось, стремится к тому, чтобы в полюсной экспедиции были представлены и армия, и флот. Так или иначе, он взял пять человек, причём решение относительно пятого принял в самый последний момент, добавив тем самым ещё одно звено к цепи.
И он был доволен своим решением. Через четыре дня после ухода последней возвращающейся партии, лёжа во время пурги в тепле спального мешка, хотя температура в полдень была -20° [-30 °C], он написал длинный панегирик, в котором очень высоко отозвался о своих товарищах, и заключил его словами:
«Таким образом, лучшего подбора людей не придумать»[279].
Старшину Эванса он называет работником-богатырём, одарённым «поистине замечательной головой»! Ни слова о том, что партия мёрзнет, хотя они уже достигли наибольшей высоты своего маршрута. Еда удовлетворяет их полностью. Пока нет ни тени беспокойства. Только у Эванса на руке неприятный порез{195}!
В том, что партия разрослась до пяти человек, было больше недостатков, чем можно предположить с первого взгляда.
Запас провианта на четверых был рассчитан на пять с половиной недель. Пятерым его могло хватить только на четыре недели. Возникали и бытовые неудобства, ибо, повторяю, всё было рассчитано на четверых, палатка, например, в которой из-за внутренней палатки делалось ещё меньше места.
Когда спальные мешки расстилали на ночь, у двоих крайних они не помещались на полу и те частично спали на снегу; их мешки соприкасались с внутренней палаткой и впитывали влагу от оседавшего на ней инея.
Но что вывело бы из состояния равновесия любого, кроме Боуэрса, так это то, что на пятерых у них было только четыре пары лыж. Брести пешком по рыхлому снегу рядом с четырьмя лыжниками, идущими ритмичным шагом, наверное, не только трудно, но и мучительно. А у Бёрди такие короткие ноги!
И нет для него равномерного темпа движения на лыжах, который помогает другим отвлечься от походной рутины. Когда Скотт за четыре дня до проведённой им реорганизации велел вспомогательной партии оставить её лыжи, он ещё и не помышлял о том, чтобы взять к полюсу пятерых.
«Хотел бы я быть среди них! — писал Уилсон, имея в виду тех, кто будет избран для похода через ледяной купол к полюсу. — Тогда в будущем году примерно в это время я буду на полюсе или поблизости от него. Но кроме меня есть столько молодых людей в самом расцвете лет и сил, что сделать окончательный выбор будет чрезвычайно трудно». «Я хотел бы, когда мы придём к полюсу, ощущать в своей руке руку Билла», — сказал Скотт.
И Уилсон был среди них и вёл дневник. Это дневник художника, любующегося горами и облаками, учёного, наблюдающего, льды и скалы, врача, а главное — человека с проницательным умом. Нетрудно догадаться, что в таком путешествии его привлекала прежде всего возможность познания.
Его записи — сдержанное, по преимуществу очень простое изложение фактов. Редко встречаются какие-либо комментарии, но именно поэтому те, что есть, приобретают особый вес. Вот записи за те дни, о которых сейчас идёт речь:
«24 декабря. Перспективы отличные, от дневного перехода получил удовольствие».
«Сегодня первый день Рождества, по-настоящему хороший и радостный; сделали очень большой переход».
«1 января 1912 года. По ошибке спали сегодня ночью только шесть часов, но я спал не просыпаясь, проснулся в той же позе, в какой заснул, за шесть часов даже не шевельнулся».
«2 января. Сегодня, к нашему удивлению, видели летающего над нами поморника, явно голодного, но не ослабевшего. В его испражнениях обнаружили одну слизь — и ничего больше. Он появился во второй половине дня и через полчаса исчез».
И, наконец, запись от 3 января:
«Вчера вечером Скотт рассказал о своих планах достижения Южного полюса. Пойдут Скотт, Отс, Боуэрс, квартирмейстер Эванс и я. Тэдди Эванс с Крином и Лэшли завтра повёрнут отсюда обратно. Сегодня Скотт закончил своё недельное дежурство по кухне, с завтрашнего дня начинается моё».
И это всё.
Боуэрс на следующий день записал в дневнике:
«На прощание я завтракал в палатке с Тэдди Эвансом, Крином и Лэшли. Спал накануне очень мало, поэтому боялся сегодняшнего перехода. Мы отдали возвращающейся партии различные наши заметки, письма и послания и отправились в путь.
Тэдди и его спутники прокричали нам троекратное приветствие, причём Крин чуть ли не плакал. Сани у них лёгкие как пёрышко, они, наверное, легко пройдут весь путь[280]. Мы без труда везём свой груз, до ленча сделали 6,3 мили, а к 7.15 вечера прошли в общей сложности 12,5 мили. Идём девять часов в день. При тяжело нагружённых санях это трудно, особенно же утомительно для меня, так как у меня нет лыж.
Сегодня на плато впервые дует северный ветер, к концу маршрута слой снежных кристаллов придаёт поверхности сходство с песчаным пляжем. Сани тяжёлые, словно из свинца.
Вечером ветер улёгся и, хотя температура -16° [-27 °C], достаточно низкая, было определённо приятно стоять около палатки и греться под лучами солнца. Это был первый после выхода на вершину спокойный вечер. Носки и прочие влажные вещи, вывешенные на ночь для просушки, немедленно покрылись длинными пушистыми кристаллами — точь-в-точь перья. Носки, рукавицы, финнеско за ночь прекрасно высыхают. С ними нет хлопот теперь по сравнению с весенними и зимними путешествиями. На те полтора часа, что длится ленч, я стараюсь раскладывать спальный мешок на солнце, чтобы из него выходила сырость, образуемая дыханием и испарениями тела»[281].
Изобилие солнца, плохое скольжение, переливающиеся облака… ужаснейшие заструги, покрытые, словно можжевельником, пучками кристаллов… вокруг сверкающий лёд… небритые лица, заиндевелые усы… день за днём работа до седьмого пота, а руки в петлях лыжных палок порой холодные как лёд… лёгкие перистые облака, несущиеся куда-то рядами тонких обрывков… тучи на горизонте, разгоняемые ветром…
Таковы впечатления от первых десяти дней похода полюсной партии, рассыпанные тут и там по страницам дневника Уилсона. В целом, мне кажется, он доволен.
Вы сами прочтёте дневники Скотта и составите своё собственное суждение, но, по-моему, после ухода последней возвращающейся партии с его души спал камень. Дело зашло уже так далеко, что теперь всё зависело только от них самих.
Все эти бесконечные расчёты с огромной массой цифр, весов, средних данных, все эти годы подготовки, месяцы волнений — ничто не пропало даром. Они продвигаются по расписанию, имея вдоволь пищи, может быть даже больше, чем требуется, чтобы достигнуть полюса{196} и пройти плато на полном рационе.
И то, что причиняло столько беспокойства — ненадёжные моторы, пони-страдальцы, ледник — всё осталось позади.
Мысленным взором я вижу, как они деловито работают, без суеты и лишних разговоров; каждый знает свои обязанности: вот они натягивают палатку; вот, поставив лагерь, садятся кружком на спальник в ожидании готовящейся пищи; вот греют руки на горячих кружках; откладывают по галете — на ночь, если проснутся; вот аккуратно пакуют сани; идут размашистым быстрым шагом — мы часто видели их идущими таким образом, очень хорошо это у них получалось.
И погода не такая уж скверная.
«Солнце так греет, что, несмотря на низкую температуру, мы с удовольствием замешкались на открытом воздухе. Забавно тут стоять и вспоминать все ужасы, которые нам предсказывали: будто снег на солнце тает на лыжах и пр., и пр. Теперь мы подвигаемся по очень плоскому, но слегка отлогому плато. Заструги разбросаны всё более и более беспорядочно. Направление их большей частью с юго-востока. Что-то ожидает нас дальше? Теперь пока всё как будто идёт необыкновенно гладко… Мы очень мало ощущаем холод. Самое лучшее в нашем положении — это осушающая сила солнца… Пищи вполне достаточно. Какое счастье, что мы напали на такую удачную комбинацию рационов. Продовольственная часть у нас в самом деле безукоризненна… В спальных мешках и в нашей двойной палатке уютно и тепло»[282].
Затем что-то произошло.
Когда Скотт писал эти строки, путешественники достигли вершины плато и начали плавно спускаться{197}. Большой интерес представляет список скорректированных высот, приведённый Симпсоном в метеорологическом отчёте: мыс Эванс 0, лагерь Осколки 170, Верхний ледниковый склад 7151, склад Трёх градусов 9392, склад Полутора градусов — 9862, Южный полюс — 9072 фута над уровнем моря[283].
