в том, что она полностью выбилась из сил. Это состояние продлится несколько дней. При серьезной опасности мозг перестраивается, и его единственной целью становится выживание. Девочка утомлена до крайней степени.
— У нее действительно остановилось сердце? — снова спросила Энграси.
— Да, остановка была, но мы не можем сказать, сколько времени это длилось. Молния за долю миллисекунды сообщает телу сильнейший электромагнитный импульс, и у десяти процентов людей, пораженных молнией, происходит остановка сердца и дыхания. Повезло, что полицейские оказались неподалеку и сумели провести реанимацию.
Энграси прикрыла руками рот. Слово «реанимация» испугало ее так, как она не пугалась ни разу в жизни. Если Амайя воскресла, значит, она должна была умереть. Ее девочка умерла, и неважно, длилось ли это несколько минут или несколько секунд. Ее девочка умерла, а она, зная, что ей грозит опасность, не смогла ее защитить. Игнасио и Джоксепи правы: она должна была забрать ее отсюда, увезти подальше, где эта проклятая долина не сможет до нее добраться. Доктор продолжал, и она переключила внимание на его слова.
— Амайя юная и крепкая, и мы надеемся, что все обойдется без последствий, но должен предупредить вас, что у нее могут быть судороги, обмороки и, главное, амнезия. Большинство пострадавших от удара молнии не помнят ничего из того, что произошло до катастрофы.
— А этот странный рисунок у нее на груди… — боязливо спросил Хуан.
— Это ожог. Ей повезло, он совсем маленький. Воздух при ударе молнии нагревается настолько, что способен испарять воду. Это объясняет исчезновение части ее одежды и то, что она была совершенно сухой. Похоже на татуировку, но, как я вам уже сказал, это всего лишь странный ожог, который как бы выступил изнутри. Энергия прошла по телу Амайи, эритроциты вышли из капилляров и попали в эпидермис, оставив на коже причудливый след: он называется фигурой Лихтенберга. Со временем исчезнет.
— Мы можем войти? — спросила Энграси, глядя в окошко, отделявшее их от Амайи.
— Да, но только по одному.
— Иди ты, — кивнула она, глядя на брата.
* * *
Когда Амайя пришла в себя, возле больничной койки она увидела отца. У него было бледное лицо, мокрые от дождя волосы, прилипшие ко лбу, и покрасневшие, воспаленные от слез веки. Увидев, что она открыла глаза, он заботливо склонился к ней. Лицо его исказилось от тревоги, и все же на нем читалось огромное облегчение. Близость отца вызвала у Амайи бесконечную нежность, которая грозила захлестнуть ее.
— Там было дерево, айта[27], оно было особенным.
— Не разговаривай, детка. Отдохни.
В чистых голубых глазах Амайи стояли тяжелые слезы.
— В лесу кто-то был, Ипар его не подпускал…
Мороз пробежал по спине Хуана, когда он представил себе, какая опасность грозила его девочке.
— Все прошло, детка. Ты в безопасности, и с тобой все будет хорошо.
— Мне было очень холодно, но потом я увидела дом…
— Дом? — удивился Хуан.
— Там был мужчина… очень красивый… и другие люди…
Хуан выпрямился. Мрачное предчувствие, которое сопровождало его весь день, сдавило сердце. Все это очень ему не нравилось.
— Они были… злые. Я собиралась войти, потому что мне было холодно, но Ипар меня не пустил.
Девочка открыла глаза еще шире, словно что-то вспомнила.
— А где Ипар, айта?
Хуан покачал головой. Черт, он не хотел говорить об этом дочери.
— Детка, Ипар очень тебя любил; он был хорошим псом и заботился о тебе до конца.
По щекам девочки покатились слезы. Амайя издала задыхающееся «нет» и расплакалась с такой горечью, которой Хуан в жизни не видел. Его молчаливая девочка захлебывалась в рыданиях, таких громких и отчаянных, что медсестры бросились к ней, встревоженные скачками кривой на экране монитора.
— Что вы с ней сделали? — спросила одна, сурово глядя на Хуана и оттесняя его прочь от кровати.
— Ничего я ей не сделал! — обиженно воскликнул он. — Просто ее собака… умерла.
— И вы не могли выбрать лучшее время, чтобы сообщить ей об этом? Сейчас ее надо беречь, папаша!
Слово «папаша» прозвучало как оскорбление. Но больше всего его уязвило то, что посторонняя женщина напомнила ему, что он — отец и должен беречь свою дочь.
— Вам нужно идти, — мягко сказала другая медсестра.
— Дайте мне с ней хотя бы попрощаться, — взмолился он.
Женщина кивнула, и Хуан снова подошел к кровати.
Амайя по-прежнему плакала, но теперь это были просто слезы, целая река слез, которые текли у нее из глаз, прикрытых свободной от капельницы рукой.
— Детка… Мне пора, — прошептал он.
Амайя открыла глаза. В них не было упрека. Она протянула свободную руку в молчаливой просьбе обнять ее. Девочка любила его, как любила всегда. Она хотела сказать ему…
Хуан склонился над дочерью, вне себя от любви и печали, и услышал ее голос:
— Айта, хозяйка была там, она была с тем мужчиной. Они ждали меня, чтобы…
Хуан отшатнулся, высвобождаясь из объятий. Широко распахнутые глаза, учащенное сердцебиение, темные предчувствия, скорбные догадки. Он снова склонился над дочерью и прошептал ей на ухо:
— Амайя, никому не говори. Если любишь меня, ты сделаешь это для меня. Никому не рассказывай об этом.
Вся любовь, которую она когда-либо к нему чувствовала, тисками сжала ей грудь. Слова, способные выразить всю глубину ее чувств, замерли где-то внутри, подобно болезненному воспоминанию, и умерли у нее на языке. Не в силах издать ни единого звука, Амайя лишь кивнула, и это молчание стало последней тайной, которую она сохранила от отца. А заодно и причиной, по которой она перестала любить его.
Хуан почувствовал, как на мгновение губы дочери прижались к его щеке, затем она кивнула.
Когда он снова выпрямился, Амайя уже не плакала. Она смотрела прямо на него. Перед ним было серьезное, полное уверенности взрослое лицо. Он смутился, отвел взгляд и направился к выходу.
— Пока, детка.
Амайе потребовалось три секунды, чтобы ответить. И когда она произнесла свои слова, Хуан понял, что они прощаются навсегда.
— Пока, айта.
* * *
Энграси ждала по ту сторону окна, и, хотя не слышала слов, от нее не укрылось ни одно движение брата и племянницы. Хуан остановился перед ней, не поднимая головы. Он плакал. Даже не взглянув на него, Энграси сказала:
— Она плакала из-за Ипара?
— Да.
— Ты ничего ей не сказал?
— Нет, конечно, нет, — рассердился он, — и ты не вздумай.
Энграси пристально посмотрела на него. Он снова опустил голову.
— Каким человеком надо быть, чтобы рассказать этой девочке, что кто-то выпотрошил ее собаку и прибил к дереву на опушке леса?
Хуан не ответил. Он снова заплакал. Энграси посмотрела на
