полковник В.И. Васильев
22 сент. 1988 г.
Согласен:Начальник Инспекторского Управления КГБ СССРгенерал-лейтенант С.В. Толкунов22 сент. 1988 г.
Старший следователь
ОВД Следственного отдела КГБ СССР
майор В.П. Попов
21 сент. 1988 г.
Согласен:Начальник Следственного отдела КГБ СССРгенерал-майор Л.И. Барков
Приведенный документ, радикально меняющий картину «уголовного дела» Азадовских, требует некоторых оговорок и пояснений.
Главная оговорка заключается в том, что доверять точке зрения Инспекторского управления КГБ СССР можно лишь отчасти, то есть не в полной мере. Нельзя не учитывать, что проверка хотя и проводилась московской комиссией, но проходила в основном в Ленинграде, а потому ряд позиций, отраженных в этом документе, был изложен со слов сотрудников Ленинградского УКГБ, пытавшихся, конечно, коль скоро дело дошло до служебной проверки, максимально снять вину с себя и нагрузить ею Азадовского и Лепилину, а заодно и следственные органы МВД. Другими словами, документ этот содержит определенную долю лжи, недвусмысленно направленной на то, чтобы доказать: граждане Азадовский и Лепилина были осуждены не случайно и не зря отбыли свои сроки.
Теперь – пояснения. В основном они касаются расшифровки сокращений и объяснения чекистских терминов, а также напоминания хронологии событий, то есть соотнесения фактов в том виде, как они изложены в приведенном документе, с реальными фактами. Все специфические чекистские термины и сокращения мы раскрываем по «Контрразведывательному словарю», изданному в 1972 году Высшей школой КГБ под грифом «Совершенно секретно». Итак:
Относительно вербовки Азадовского в 19-летнем возрасте мы уже писали выше; относительно его отказа сотрудничать – тоже. В том виде, как это изложено в данном документе («был агентом», «использовался» и т. д.), информацию следует признать умышленно искаженной.
ДГОР – Дело групповой оперативной разработки. «Заводится с целью выявления, предупреждения и пресечения враждебной деятельности группы лиц из советских граждан, а также постоянно проживающих в СССР иностранцев и лиц без гражданства, о совместном проведении которыми шпионской или иной враждебной работы получены достоверные данные».
Слова «Азадовский и его близкая связь Славинский» позволяют уточнить, какой именно группе было присвоено кодовое название «Переправа» при ее разработке органами УКГБ «с окраской антисоветская агитация и пропаганда». Речь идет о компании ленинградской молодежи, которая собиралась у Ефима Славинского в 1966–1969 годах.
Относительно того, что Азадовский и Славинский «в течение ряда лет передавали иностранцам произведения “непризнанных” ленинградских поэтов», можно заметить, что один из «непризнанных» уже был к тому времени лауреатом Нобелевской премии по литературе.
Слова «в Карельском педагогическом институте защитил диссертацию» не точны – Азадовский защитился в ЛГПИ имени А.И. Герцена, работая в то время в Карелии.
ДОР – Дело оперативной разработки. «Заводится с целью выявления, предупреждения и пресечения враждебных проявлений отдельных советских граждан, о преступной деятельности которых получены достоверные данные».
«Азеф», как мы уже упоминали, – псевдоним, который был присвоен оперативниками КГБ «объекту разработки», то есть Азадовскому. Каждый разрабатываемый, как и каждый агент-осведомитель, имели псевдонимы во избежание расшифровки оперативной работы и агентурной сети. Из известных можно сразу вспомнить псевдонимы «Аскет» академика Сахарова и «Лиса» Елены Боннэр.
По той причине, что зашифровка как сотрудников и агентов, так и оперативников является важнейшей и обязательной частью оперативно-разыскной работы КГБ (как и других спецслужб мира), особенно болезненно на Литейном и Лубянке воспринимался тот факт, что Азадовский самостоятельно раскрыл в конце концов чуть ли не десяток подлинных фамилий штатных сотрудников УКГБ, вовлеченных в его дело.
Фраза «данные о том, что Азадовский являлся автором ряда идеологически ущербных материалов» не соответствует действительности – ни его стихотворные сочинения или переводы, ни труды по истории литературы или истории искусства не могли даже по советским меркам считаться «идеологически ущербными».
Утверждение о том, что Лепилина по поручению Азадовского «выезжала в Москву для контактов с сотрудниками дипломатических представительств капиталистических государств» является чистым вымыслом, что, в частности, подтверждается и самой этой справкой, в которой указано, что «легализованных материалов о проведении Азадовским враждебной или иной противоправной деятельности получить не представилось возможным», то есть таких материалов попросту не существовало.
Формулировка «Руководством 5 службы УКГБ в октябре 1980 г. было принято решение о реализации этого дела путем привлечения объекта к уголовной ответственности за совершение общеуголовного преступления» является, на наш взгляд, самой вопиющей в этом документе. Получается следующее: не сумев доказать вину Азадовского по политической линии, сотрудники УКГБ решили, что раз уж они потратили свое время на разработку «объекта», то осудить его и отправить в лагерь следует в любом случае.
Такое решение потянуло за собой и поиск подходящей статьи УК. Она нашлась тут же, в деле оперативной разработки Азадовского: если были наркотики в 1969 году, значит, они будут и в 1980-м. Отсюда и умышленная дезинформация, отправленная из УКГБ в Куйбышевский РУВД – «о том, что Азадовский и Лепилина занимаются приобретением, хранением и употреблением наркотических веществ». И надо отдать должное Инспекторскому управлению КГБ: они честно сообщают В.М. Чебрикову о том, что эта дезинформация была направлена в МВД, хотя «данных об этом в материалах ДОР не имелось». Да и не могло быть таких «данных», потому как даже Славинский в 1969 году дал показания на суде, что Азадовский – единственный из всех свидетелей, кто не употреблял наркотики. И теперь легко объяснить, почему следствие в 1980–1981 годах наотрез отказалось провести обследование Азадовского и Лепилиной на предмет употребления ими наркотиков – отрицательный результат существенно ослабил бы на суде позицию обвинения.
Подтверждается и подозрение Азадовского, что во время отбывания срока в сусуманской колонии он продолжал разрабатываться органами КГБ. Фантастическим, однако, выглядит в этой связи утверждение, что «Азадовский, находясь в заключении, предпринимал попытки установить связи с лицами, проживающими на Западе». Достаточно вспомнить, где географически находится городок Сусуман Магаданской области.
Единственная достоверная информация в этом документе касается намерений Азадовского выехать за границу после освобождения. Азадовскому, как мы знаем, поступали в то время приглашения от разных европейских университетов, и на одно из них он в принципе дал согласие. Но формально он мог выехать только в Израиль, хотя «еврейство» Азадовского (русского по паспорту) было условное, а для израильских законов и вовсе неподходящее – иудеем считается либо рожденный от матери-иудейки, либо иудей по вере. Но мать Константина Марковича была полунемкой, а отец был рожден в семье евреев-выкрестов и крещен в трехлетнем возрасте. Однако еврейство тут было ни при чем – либо «компетентные органы» санкционировали (или даже сами инспирировали) выезд гражданина за рубеж, либо нет: никакой, даже самый ближайший родственник не мог повлиять на решение ОВИРa.
Далее доклад Чебрикову описывает непосредственно механизм провокации. При сопоставлении этого текста с показаниями Лепилиной и Азадовского и прочими материалами обоих дел мы можем восстановить практически поэтапно ее реализацию.
«Испанец Хасан» был агентом 5-й службы УКГБ под псевдонимом «Берит». «Подставлен» – это обычный чекистский термин: «Подстава агента – разновидность внедрения агента в агентурную сеть иностранных разведок, в зарубежные антисоветские организации, в антисоветские группы внутри страны и т. д., при которой инициатива в установлении контакта с агентом исходит от противника. При такой “подставе” органы КГБ используют известные им данные о намерении противника установить контакт с лицом, располагающим, с его точки зрения, возможностями для совершения подрывной деятельности (если не сейчас, так в будущем)».
Как свидетельствуют показания Лепилиной 1988 года, она познакомилась с «Хасаном» на банкете, и, если пользоваться все той же специальной терминологией, это была не «подстава», а скорее «ввод» агента.
«Ввод агента – разновидность внедрения агента, при которой инициатива в установлении доверительных отношений с разрабатываемым, проверяемым и другими лицами, интересующими органы госбезопасности, исходит от агента, действующего по указанию оперативного работника. Ввод агента является по существу процессом постепенного формирования отношений, основанных на доверии разрабатываемого и других объектов оперативных действий к агенту». Главная цель ввода агента – завязывание отношений, «позволяющих решать оперативные задачи».
