профессий, пола и возраста. Число вырезанных определялось в одном Кузнецке в несколько сот, именно, по подсчету томской газеты „Рабочее Знамя“ – в 325 чел[овек], а на самом деле, вероятно, гораздо больше, особенно принимая во внимание и весь уезд. <…> Эти свойства крестьянского движения проявлялись, разумеется, не только в Кузнецком или Щегловском уездах, а и в… Тасеевском районе, и в Славгородском, и в южной тайге, и в Томской губернии в отрядах Лубкова, и в Енисейской у Щетинкина»[2172].
Согласно воспоминаниям каппелевца В. О. Вырыпаева, на территории Кузнецкого уезда партизаны «…нападали на беззащитные тянувшиеся обозы и творили над несчастными людьми холодящие мозг ужасы. В Щеглов[ск]е и близ расположенных деревнях и селах свирепствовала какая-то особенная по своим зверствам банда. Захваченных людей партизаны-бандиты обыкновенно раздевали донага и при 35–40-градусном морозе обливали водой, подстегивая плетью или палками, пока несчастная жертва [не] падала замертво. Были случаи, когда грудных младенцев убивали, хватая за ноги, об угол дома или о замерзшую землю». Кемеровчанка Пелагея Михеева, которая в те времена была ребенком, всю свою последующую жизнь не могла забыть, как партизаны в ее деревне привязали одну девушку за ноги к согнутым деревьям и разорвали пополам[2173]. Под поселком Таргай недалеко от Кузнецка окрестные жители обнаружили около 30 трупов зарубленных и заколотых роговцами мирных граждан (либо местных заложников, либо беженцев), включая детей[2174].
Колчаковская власть в Кузнецке пала 2 декабря, когда восстала местная воинская команда. Образовавшийся ревком, опасаясь действовавших неподалеку белых войск, пригласил в город партизан Рогова[2175]. Согласно воспоминаниям роговцев Н. П. Баталова, И. М. Дрожжина, Р. П. Скрылёва Рогов наводил в городе порядок. Виноваты в разгроме, по их мнению, были другие повстанцы: еще 4 декабря отряд партизана Р. Тагаева вошел в Кузнецк и быстро покинул его, увезя из богатого купеческого города довольно скромные три десятка подвод награбленного имущества; 5 декабря «работал» отряд А. И. Побызакова (Ильинского), также пробывший недолго, но грабивший более основательно. На рассвете 6 декабря в город ворвалась конная сотня сподвижника Рогова, видного партизана И. Е. Толмачёва[2176], при этом есть упоминания об отряде роговских командиров П. А. Черкасова и Расщупкина, пришедшем с толмачёвцами[2177]. Тем не менее арестованные Рогов с Новосёловым совершенно не ссылались во время следствия на вину партизан Толмачёва, захвативших Кузнецк, изрядно его погромивших и заодно организовавших ревком.
Сохранились мемуары самого Толмачёва, где сказано о его вторичном появлении в Кузнецке уже в самый разгар роговского погрома и опасениях за собственную жизнь в обстановке происходившей резни. А отвечая на доносы, Толмачёв в июле 1930 года утверждал: «Я в свой отряд не принимал только уголовников, вышедших из Кузнецкой тюрьмы», уклончиво признавая, что его «партизаны самовольно кое-что брали из одежды, но их уговорить было не возможно»[2178]. Писавший на Толмачёва в инстанции участник его отряда и завистник В. И. Денисов[2179] отмечал, что «…в части привоза имущества из г[орода] Кузнецка… грешок за нашим отрядом был… инициатором был нач[альник] отряда т. Толмачёв»[2180]. Еще один доносчик, тогульский коммунар Г. Ф. Волегжанин, в письме Сталину просил принять меры к покровителю кулаков Толмачёву, который при белых «занимался только выгруской у граждан имущества», а впоследствии нанимал батраков[2181].
Много позднее видные роговцы в мемуарах и протестующих заявлениях уверяли, что убили в Кузнецке не более 12–15 отъявленных врагов, а основной вклад в погром внесли уголовники, выпущенные из тюрьмы[2182]. Упоминались этими мемуаристами и крестьяне соседних селений, приехавшие на подводах пограбить кузнечан. Эта точка зрения полностью соответствовала приводимым ниже показаниям Рогова, которые он давал в начале 1920 года, утверждая, что не мог как следует контролировать собственное войско (однако Новосёлов тогда же признал свое личное участие в убийствах десятков горожан).
При этом Рогов, естественно, умалчивал о том, что любой его призыв к соратникам неизменно содержал требование беспощадного террора по отношению ко всем «гадам» и «буржуям». И это требование не повисало в воздухе. Среди роговцев не редкостью были не только особо опасные уголовники, но и патологические садисты. Партизан-мордвин Нормайкин из села Пещерка «…потрясая револьвером, часто говорил: „Если мне человека каждый день не убить – я не могу терпеть“»[2183]. Описывая посещение штаба Рогова, А. Н. Геласимова вспоминала: «Высокий белобрысый парень с большими дикими глазами подскочил ко мне и, выдернув из ножен окровавленную шашку, закричал: „А ты вот так можешь, чтобы шашка не просыхала от человеческой крови? Можешь?“»[2184] Остальные повстанцы просто очень хотели «почистить» города от сторонников белых, особенно интересуясь их имуществом. Один из отрядников М. З. Белокобыльского откровенно вспоминал: «Прихода Красной армии жаждали. Но партизанам самим очень хотелось, так сказать, наложить лапу на город, т. е. произвести маленькую чистку беляков…»[2185]
Журналист Андрей Кручина в очерке для советской прессы писал: «Рогов – сибирский Пугачёв. Со своими „молодцами“ он чинил суд – расправу над всеми, у кого нет на руках мозолей… Не вешал, не расстреливал, а просто отрубал голову всякому, кто, по его мнению, „враг народа“. В Кузнецке Роговым отрублено семьсот голов. <…> Печать роговщины до сих пор лежит на Кузнецке. Почти четвертая часть домов в городе зияет черными впадинами вместо окон… Город – пустыня…»[2186] Красноречивый рассказ кузнецкого краеведа Д. Т. Ярославцева о погроме и покорности жертв опубликовал в 1926 году писатель М. А. Кравков: «Иду я мимо двора какого-то склада. Ворота настежь, на снегу лужа крови и трупы. И в очереди, в хвост, стоят на дворе семь или восемь человек – все голые и ждут! По одному подходят к трем-четырем роговцам. Подошедшего хватают, порют нагайками, а потом зарубают. И тихо, знаете, все это происходило, и человек начинал кричать только тогда, когда его уже били или принимались рубить…»[2187]
Известный сибирский писатель В. Я. Зазубрин отмечал: «Казнимых Рогов всегда мучил – отрубал у живых руки, ноги, отрезал половые органы, жег живьем». Партизан Ф. А. Волков специализировался на сжигании и распиливании живых людей, в чем ему активно помогала изуродованная колчаковскими карателями жена. Зазубрин в 1925 году встречался с роговцами, включая Волкова. Последний так гордился своим прошлым, что даже согласился через Зазубрина передать в Новониколаевский краеведческий музей «на историческую память» ту самую двуручную пилу, которой он казнил приговоренных к смерти. Председатель Кузнецкого райисполкома Дудин 22 октября того же года на зазубринской записи рассказа Волкова засвидетельствовал подлинность автографа роговца и начертал:
