Застыв и пытаясь отдышаться, Миша ждала его оправданий. Громких слов, которые бы могли развеять ее страх. Страх быть обманутой. Остаться одной. Потерять его. Ненавидя себя, она тем не менее понимала, что теперь больше всего на свете боится его предательства.
Кого она пыталась обмануть, когда говорила, что проводит с ним ночи исключительно из-за необходимости, которая ее, между прочим, очень напрягает? Это было ложью с самого начала. Но правда была такой пугающей и возмутительно неправильной, что принять ее было выше Мишиных сил.
— Но я тебя не виню. — Она горько усмехнулась спустя минуту, прошедшую в полном молчании. — Это нормально. Это я, видимо, окончательно чокнулась. Строю себе воздушные замки… совсем не выросла.
Отойти ей не дали. Снова прижав девушку к стене, Дэймос перехватил Мишину руку, положив ее ладонь себе на грудь.
Желая сейчас больше всего сбежать и забиться в угол, девушка вновь дернулась, чувствуя, как мужская рука сильнее прижимает ее ладонь к широкой груди, заставляя прочувствовать каждый четкий, громкий удар чужого сердца.
Сглотнув, Михаэль подняла свой взгляд на спокойное, серьезное мужское лицо.
Этот его жест… он был куда красноречивее любых слов. Его жизнь, его боль, надежда, стремления, а еще все то, что касается непосредственно ее — его госпожи — звучало часто и отчетливо под ее ладонью.
И это можно было бы назвать признанием, если бы не факт, согласно которому они не могут быть вместе иначе, чем хозяйка и раб.
Проклиная судьбу за несправедливость, Миша в который раз отвела руку, держащую ее ладонь над его сердцем, но на этот раз для того, чтобы притянуть мужчину к себе. И в этом поцелуе было слишком много отчаянья и нужды… для того места, в котором они находились.
Ее пальцы запутались в черных волосах, тогда как мужские руки быстро расстегнули ее куртку.
— Я всегда буду рядом. Слышишь? — Прошептал Дракон у ее губ, услышав в ответ одобряющий тихий стон. — Михаэль, ты ведь не понимаешь, что делаешь со мной… — Ее поцелуй говорил об обратном. Она все прекрасно понимала. Она именно этого и добивалась. — Я хочу тебя. Прямо здесь и сейчас. — Прорычал тихо Дракон, стаскивая с девушки куртку. — Скажи мне.
Она готова была сказать. Утихнувшая боль, благодарность, страсть — чувства, переполнявшие ее, толкали за черту, перейдя которую она скажет ему слова, что сейчас так отчетливо и громко звучали в голове. Да, теперь она готова признаться себе и ему в том, что уже довольно давно, вот так глупо и наивно, безрассудно и безумно…
— Эрион, я…
Грохот разбивающегося ящика и раскатывающихся в разные стороны яблок, прервал ее, заставляя вздрогнуть и резко обернуться. Мужские руки сильнее сжались на ее талии. До Миши донеслось тихое угрожающее рычание Дракона, явно взбешенного тем, что их так грубо прервали.
Миша же замерла, зная, что сейчас на ее лице застыло самое жалкое выражение: плотно сжатые губы, нахмуренные брови, шок и вина в глазах и стыдливый румянец на щеках. Человек, невольно ставший свидетелем сцены «не для посторонних» и уронивший ящик яблок, так и продолжал молча стоять на месте и ошарашено разглядывать любовников.
Сглотнув, Миша все же решилась первой нарушить неловкое молчание.
— П-привет, пап.
34 глава
Такое ощущение, что она ждала эту встречу вечность. Со страхом и надеждой представляя себе подробности того дня, когда их семья вновь воссоединиться. Момент, когда падут все преграды, исчезнут сомнения и недоразумения… но, кажется, последних стало только больше. А еще… думая все полтора года над тем, какие слова лучше подойдут для этой встречи, Миша теперь не смогла вымолвить ни одного. Ни одного слова, раскаяния или радости, сожаления или восторга, вины или искреннего счастья. Только напряженное, бессмысленное молчание…
Произошло именно то, чего она так ждала и чего боялась: они сидят за деревянным, старым, потертым, родным обеденным столом, за которым проводились семейные советы и праздники. И всегда вместе, сообща, всей семьей. Так и теперь, но… Боги, как много прошло времени. И сидя здесь с еще большей очевидностью Михаэль понимала как сильно это время изменило ее и ее жизнь.
Очередной тяжелый вздох отца, который теперь неподвижно сидел, положив руки на стол и сцепив пальцы вместе, стал последней каплей.
— Как будто сто лет прошло, правда? — Неловко улыбнулась Миша, посмотрев на маму, которая сейчас сидела напротив, утирая слезы уголком платка.
— Не сто. Всего каких-то полтора года. — Ответил отец таким тоном, который дал понять что для них эти «полтора года» ровнялись бесконечности. — И за эти полтора года ты не написала ни строчки.
— Фрэд… — Попыталась обуздать все возрастающий гнев отца мама.
— Нэн. — Перебил ее мужчина, кидая очередной взгляд в сторону Дэймоса, который предпочел стоять в стороне, следя за ними из тени. — Мы с твоей матерью, наверное, писем сто отправили. Представь, как это было нелегко — не получить ответа ни на одно.
— Фрэд…
— Нэнси, ты каждый месяц отправляла по конверту. И да, Миша, она бы отправила его и через неделю, и на следующий месяц. Это могло бы продолжаться бесконечно, потому что мы с твоей мамой чуть с ума не сошли, когда тебя забрали. И мы продолжали надеяться на твое возвращение. А ты…
— А я прогнивала в армии целый год. — Повысила голос Миша, думая попутно о том, что в прошлом никогда бы себе такого не позволила. — И если ты думаешь, что я позабыла о вас от безумного счастья и радости, что сопровождали меня весь этот год, то ты… крупно ошибаешься.
— О, так вот что это было полчаса назад. Мне довелось лицезреть твое безудержное горе.
Кровь бросилась к лицу. От этого воспоминания захотелось провалиться сквозь землю. И почему из всех людей, которые могли ее увидеть в той ситуации, из всех соседей и знакомых, на мнение которых Мише было наплевать, это оказался именно ее отец?
— Это не то…
— О чем я подумал. Конечно. А о чем я должен был подумать? По-моему, вариантов не очень-то много. Если, конечно, таким образом он не делал тебе искусственное дыхание, пытаясь привести в чувство, когда ты потеряла сознание от безумной печали и тоски по дому.
— Папа.
— Я, черт возьми, не прав?
— В чем ты меня пытаешься обвинить? В том, что я не писала? — Вскричала Миша, вскакивая со стула. — Каждую неделю, папа, по два листа. Но с чего ты решил, что мне кто-то позволил бы общаться с теми, кто мне дорог и чья поддержка может меня спасти? Вы были моей надеждой, моей силой, тем, что помогало мне вставать каждое утро и что помогало выживать. Потому что я понимала, что через пять лет мой ад закончится, и я смогу снова вернуться к вам.
