сухо спросил он. — Пошел ли в рост ваш сад? Слышал, что вы большой любитель цветов.
— Благодарю вас, — Альсен расплылся в улыбке. Осведомленность гостя и льстила ему, и настораживала. — Я и в самом деле обожаю цветы, охотно уделяю им свободное время.
— Не чувствуете ли вы избыток свободного времени, господин комендант?
Эрлих ходил по комнате, заложив руки за спину.
— Смею заверить, герр оберштурмбанфюрер, дела в моем районе идут неплохо. Уборочную заканчиваю, хлеб ежедневно вывозится на элеватор.
Эрлих подошел вплотную к Альсену, слегка склонив перед ним голову, будто собираясь поблагодарить за хорошую службу.
— А сегодня куда вы его вывезли? В болото?
Альсен побледнел.
— Я вас не понимаю.
— Надо быть идиотом, чтобы отправить на станцию десять тонн зерна, не снабдив ценный эшелон охраной! — оберштурмбанфюрер взорвался руганью. — Редкий случай беспечности! Я удивляюсь тому, что они вас лично, господин Альсен, не затолкали в мешок, чтобы свалить в болото. Полагаю, это было бы им совсем нетрудно.
— Но... позвольте возразить: партизан во вверенной мне округе нет!
— Полно вам, господин капитан! — проворчал Эрлих, опускаясь в кресло. — Вы слишком самонадеянны! Мои люди только что развязали фурманов. Займетесь ими после. Да и я помогу... Прикажите зажечь свет. Между прочим, нет ли у вас чем прочистить горло? В дороге такая пылища...
Альсен позвал денщика.
— Могу, господин оберштурмбанфюрер, предложить коктейль собственного приготовления. Чего-то более приличного в этой глуши, как говорят, днем с огнем...
Выпили.
— Оригинальный букет, — похвалил Эрлих. — Запишите мне рецепт...
Пока гость плескался в сенях под рукомойником, Альсен лихорадочно обдумывал, как себя вести дальше. Первое: осторожно выведать, зачем он приехал. Второе: что он знает о событиях в районе, кроме злополучных подвод с хлебом? Третье: чем объяснить свою просьбу перевести в другой район? Впрочем, это необязательно. Такой вопрос не в его компетенции.
Ганс проворно накрыл на стол.
«Неужели гроза миновала?» — подумал Бруно Альсен, подсовывая гостю шкатулку с сигарами.
— Помните Литке? — продолжал тем временем Эрлих. — Вы докладывали о нем прошлой осенью. Немец, потомок бывших колонистов, коммунист. Пойман наконец. В Азовске.
— Так близко? А знаете, я хотел его на свою сторону перетянуть.
— Задумано было неплохо.
— И что вы с ним сделали?
Оберштурмбанфюрер захохотал.
— Что сделали? Не советую вам когда-нибудь оказаться на его месте. Упрямым оказался.
Глаза Эрлиха гневно блеснули, и Альсен почувствовал, как побежали по спине мурашки.
— Удивляюсь, господин оберштурмбанфюрер, вашей осведомленности. Буквально поражен! — сказал он, желая польстить собеседнику. — Откуда вам известны такие подробности о моем районе?
— Не будьте наивным, гауптман, — Эрлих пыхнул дымом сигары. Круглое лицо его не скрывало самодовольства. — Конечно же я не провидец. Кругом свои люди. Все просто, не правда ли?
— Просто, — согласился Альсен, вяло двигая вилкой и ножом. — Хотя люди эти иногда не очень-то и скрывают связи с вами. Я, например, знаю одного. Не он ли информирует вас? Его, правда, давно что-то не видно, но, возможно, так и полагается?
Эрлих вопросительно поднял брови.
— Бугров, Гнат Петрович Бугров... Разве вам это имя ни о чем не говорит? Но он представился с пропуском от вашего имени. Вас что-то удивляет в моих словах?
Оберштурмбанфюрер задумался. Бугров? Из прямых осведомителей человека с таким именем он не помнил. Впрочем, агентурой занимается его заместитель.
— Где вы встречались с этим Бугровым? Когда?
Это уже было похоже на допрос, однако Альсен торжествовал. Он охотно рассказал о своей встрече с Бугровым, о беседе, которая произошла между ними.
Оберштурмбанфюрер выкатился из кресла, будто обожженный догадкой.
— Вы сделали мне важную услугу, гауптман, а я умею быть благодарным, смею заверить. Быть может, этот Бугров и есть та самая крупная птица, присутствие которой в Таврии я в последнее время замечаю на каждом шагу! Вполне возможно, что и взрыв на элеваторе — дело его рук. Так, так. Интересно, очень интересно... А теперь займемся, господин комендант, нашими возчиками зерна.
— Вы хотите их расстрелять?
— Успеется. Для начала мы сожжем их хаты.
36
Осень свет дождь через густое сито. Не дождь уже, а водяная пыль. Ветер швыряет ее в лицо, закручивает в какие-то немыслимые вихри, раскачивает деревья, срывает с них последнюю одежду. Листья устилают заплаканную землю невеселым ковром.
Два страшных слова ползут от хаты к хате по улицам Черной Криницы:
— Вербовка в Германию!
Сорок молодых криничан последние дни ходили по родному селу. Сорок заплаканных матерей собирали им котомки в дорогу, откуда, быть может, нет возврата. И как бы ни расписывал прелести жизни в фатерлянде Бруно Альсен, материнских слез от таких россказней не убывало. Оплакивали сыновей и дочерей без надежды на встречу.
Забирают в Германию,
прощевайте, мама!
В чужедальней сторонушке
обольюсь слезами...
Таня Гречко вернулась из больницы с тяжким сердцем. Викентий Остапович, старый доктор, которого вот уже тридцать с лишним лет знает вся Криница, сегодня сказал ей:
— Я очень сожалею, Татьяна Федоровна, что вас забирают в Германию. Руки у вас настоящей сестры милосердия. — Он снял очки, покрутил их и снова водрузил на нос. — Постарайтесь сберечь себя. Кончится война — непременно идите учиться на медика.
— Вы, Викентий Остапович, преувеличиваете мои способности, честное слово! — смутилась Таня.
Доктор развел руками.
— Не скажите, голубушка, не скажите. За семьдесят лет я научился разбираться в людях. Буду просить коменданта, возможно, не тронут вас.
— Учиться... — Уже в дверях Таня остановилась. — До учения ли, когда на свете такое творится?
Доктор опустил морщинистые руки на ее плечи, ласково заглянул в глаза.
— Милая девушка, вот такие, как вы, и спасают бойцов. Ваши ровесницы, а случается, и помоложе.
Таня поняла, что настал момент сказать главное:
— Викентий Остапович, мне... нужны медикаменты. Много разных лекарств, бинты, марля. Я, извините, иногда воровала у вас... — Таня покраснела.
