Со времени моего переезда на Даунинг-стрит Кроуфи помогала мне в выборе гардероба. Мы вместе обсуждали стиль, цвет и материал. Все должно было служить для дела, поэтому мы выбирали сшитые на заказ английские костюмы. Во время иностранных визитов было, конечно, особенно важно правильно одеваться. Решая вопрос о том, в чем я буду одета, мы всегда обращали внимание на цвета национальных флагов. Большая перемена произошла, когда я поменяла стиль весной 1987 г., будучи с визитом в Советском Союзе, где на мне было надето черное пальто, которое Кроуфи увидела в витрине «Акваскутума», и великолепная шапка из лисьего меха. («Акваскутум» с тех пор обеспечивал пошив почти всех моих костюмов.)
После ноября 1989 г., с началом показа по телевидению заседаний Палаты представителей, появились новые соображения. Расцветки в полоску и клетку в жизни выглядели привлекательно и ярко, но не смотрелись с телеэкрана. Те, кто смотрел телевизор, замечали, например, если я надевала один и тот же костюм два раза подряд, и даже писали об этом. В результате Кроуфи всегда записывала, в чем я была одета каждую неделю на «Вопросах премьер-министру». Из этих записей получился дневник, и каждый наряд получил имя, обычно отражающее повод, когда был впервые надет. Эти страницы читались, как путевые заметки: «Парижская опера», «Вашингтон розовый», «Рейган темно-синий», «Торонто бирюза», «Токио голубой», «Кремль серебро», «Пекин черный» и, наконец, весьма эффектный «Английский сад». Но теперь я уже не могла не думать о предстоящей кампании: настало время готовить темно-синий с белым клетчатый костюм, который станет известен под именем «Выборы-87».
Во вторник 19 мая я председательствовала на первой пресс-конференции кампании, где мы представляли свой манифест: Альянс уже выступил со своей декларацией, а лейбористы представляли свою декларацию в тот же день, правда, она была больше заметна своими упущениями, чем содержанием.
Выход нашего манифеста прошел не совсем так, как мне хотелось. Комната в главном офисе, где проходила пресс-конференция, была переполнена, там было жарко и шумно. Министры Кабинета толпились здесь же, было так много людей, что телевизионные съемки конференции выглядели ужасно. Ник Ридли объяснил нашу политику относительно жилья, а я надеялась, что журналистам захочется-таки прочитать сами документы, составляющие декларацию. Я непременно ждала этого и от наших кандидатов и остановилась на этих документах в своей речи на конференции в Центральном зале Вестминстера на следующее утро.
У этой речи была и другая цель. Нашим политически слабым пунктом были социальные службы, особенно здравоохранение, поэтому я приложила много усилий, чтобы рассказать кандидатам, а через них и избирателям, что правительство помнит о проблемах национальной службы здравоохранения, которой, как я сказала, «только в наших руках ничего не угрожает». Сделав это, я провела большую часть кампании, акцентируя наши сильные пункты, касающиеся экономики и обороны. Это не помешало тому, что здравоохранение появилось в виде проблемы позднее в ходе кампании; но мы уже были вооружены против атак лейбористов и сделали все, что могли, чтобы успокоить избирателей.
Первая официальная пресс-конференция нашей кампании состоялась 22 мая. Нам внезапно представилась возможность потопить партии Альянса, которых некоторые торийские стратеги но не я, считали нашей основной угрозой на выборах. Вместо этого два Дэвида потопили сами себя.
В нашем манифесте было место, где говорилось, что их оборонная политика, сводившаяся к постепенному одностороннему ядерному разоружению, с такой же вероятностью, как и политика лейбористов, сделает Британию «испуганной и сочувствующей», восприимчивой к советскому шантажу. Это было, конечно, не обвинением в недостатке патриотизма, а предсказанием, к чему неизбежно приведет слабое место. Дэвид Оуэн принял это как оскорбление. Мы с трудом верили своей удаче, когда в течение нескольких дней он сосредоточил внимание общественности на нашей самой сильной стороне обороне. Альянс уже не смог оправиться после этой неверной оценки.
У нас тоже не обходилось без трудностей. Меня опрашивали по вопросу образования, так как считалось, что между моими словами и словами Кена Бейкера о школах, получивших статус «прямого гранта», существует несоответствие. На самом деле мы не говорили, что новые школы будут платными, то есть частными: они останутся в государственном секторе. Более того, государственный секретарь по вопросам образования должен был дать санкцию, если школа хотела из общеобразовательной школы стать гимназией.
Я глубоко убеждена, что проблема образования в Британии в том, что после войны мы «задушили средний путь». Школы с грантами и гимназии давали возможность таким, как я, быть наравне с теми, кто происходил из богатых семей. Я бы хотела, чтобы школы, имеющие статус «прямого гранта», вернули нас обратно в тот «средний путь». Я также хотела возврата к отбору, не к старым экзаменам для одиннадцатилетних, а к развитию специализаций и соревнования, так, чтобы одни школы стали известны своими успехами в музыке, другие – в технологиях, третьи – в науке, четвертые – в гуманитарных предметах. Это дало бы возможность особо одаренным детям развивать способности, независимо от происхождения.
На пресс-конференции в понедельник мы сделали экономику предметом дня, и Найджел Лоусон сделал вступительное заявление. Для Найджела это была хорошая кампания. Он показал полное владение вопросом, а также выявил последствия предложений лейбористов по налогам и государственному страхованию для людей со скромными доходами, в особенности запланированного Лейбористской партией упразднения налоговых льгот для женатых мужчин и верхнего предела взносов трудящихся в государственное страхование. Это создало большую неразбериху среди лейбористов в последнюю неделю кампании и показало, что они не понимают принципов своей собственной политики. Как я позднее сказала в речи, «Найджел имеет обыкновение на ночь читать политические документы лейбористов: он обожает хорошие головоломки».
В то время, однако, оборона продолжала быть основной темой заголовков в прессе, в основном из-за странной ошибки Киннока во время телеинтервью, когда он сказал, что ответом лейбористов на вооруженную агрессию будет уход в горы для ведения партизанской войны. Мы подхватили эту тему, и она вдохновила единственную хорошую рекламу нашей кампании, изображающую «Лейбористскую политику по оружию». Во вторник вечером, после дня кампании в Уэльсе, я сообщила большому митингу в Кардиффе: «Неядерная оборонная политика лейбористов на самом деле является политикой поражения, капитуляции, оккупации и, наконец, продолжительной партизанской борьбы… Я не понимаю, как люди, борющиеся за власть в правительстве, могут так легкомысленно относиться к обороне».
Пресс-конференция в среду была особенно важна для кампании, так как мы, Кен Бейкер и я, выбрали темой дня образование для того, чтобы рассеять сомнения из-за предыдущей путаницы и отвоевать инициативу по этому вопросу, который я считала центральным в нашем манифесте. Она прошла хорошо.
Но мои поездки, по общему мнению, – нет. Ник Киннок получал все более обширное и благоприятное телевизионное освещение. Его изображали – я в начале кампании специально попросила, чтобы так изображали меня, – на фоне ликующей толпы или занимающегося чем-то актуальным. Пресса была в восторге от отполированной до зеркального блеска трансляции партийных выборов, где Нил и Гленис идут рука об руку, купаясь в лучах теплого солнечного света, под звуки патриотической музыки. Выглядело это как реклама досрочного выхода на пенсию. Это побудило их дать благоприятный обзор поездок Киннока.
Несмотря на все трудности, политическая ситуация все еще была подходящая. Мы все еще лидировали в опросах. В значительной степени поредела поддержка Альянсу, чья кампания была подпорчена расколами и простой непоследовательностью, которые настигают людей без политических принципов. Нил Киннок избегал основных лондонских журналистов, и Брайен Гулд давал большинство пресс-конференций. Ко второй неделе, однако, его тактика начала давать сбой. «Флит стрит пресс» могла день за днем забрасывать меня перекрестными вопросами и ожидала от лидера оппозиции готовности к таким же играм. В этом их с энтузиазмом уверял Норман Теббит, который приносил Нилу Кинноку одни неприятности и, пока продолжалась кампания, делал это крайне эффективно.
Меня беспокоила моя вечерняя речь в Солихалле. Мы работали над черновиками до полчетвертого утра, но я все еще не была удовлетворена. Я продолжала работать над ними и днем, во время перерывов, то есть когда не встречалась с кандидатами, не беседовала с местными редакторами, не восхищалась «ягуарами» на заводе и не встречалась с толпами людей на выставке «Дом и сад» в Бирмингемском Национальном выставочном центре. Как только мы приехали домой к госпоже Джоан Секкомб, она была одним из самых преданных волонтеров партии, я предоставила всех остальных ее гостеприимству и закрылась с составителями моей речи, отчаянно работая над текстом до самой последней минуты.
