) ![]()
Мы с Ороси и Пьетро остались посреди кулуара, втроем на одном крюке, не в состоянии вытащить из рюкзака страховочную веревку. Снег хлестал нас, как струи дождя, шлифовал и вытачивал наши силуэты. Пальцы, вертикаль-
183
но цеплявшиеся за стену, были на грани критического обморожения. Мы втроем рисковали жизнью ради одного человека, ради друга, ради Караколя. Не знаю, насколько к подобные моменты действенны ценности, которые формируют нас в обычное время. Это решетка, которую мы прогибаем. А остается только узел, комок из внутренностей, только он один. Узел, который связывал меня с Караколем, моя цепь смеха, нить из ничего, взаимопонимание и взгляды, одно к одному волокна радости, сплетенные в узел нити, и этот узел вибрировал во мне сильнее, чем металл, почти как вихрь. Я не судил других, ни строгость Эрга, ни даже Голгота, что не пожелал ждать. Голгот всегда открыто говорил, что он никогда не принесет в жертву свой «путь» ради кого бы то ни было, пусть даже своего друга — Фироста. Что если он окажется единственным выжившим, то сам пойдет на Верхний Предел, пойдет один, ничто его не остановит. И он держал свое слово: Фирост упал, а он пошел дальше. Я смотрел, как Голгот надевает свой шлем и снова уходит в трассу, даже не обернувшись назад, снова бросается в контр по этому склону, где поскользнуться значит умереть. Но восхищения он у меня не вызывал, не здесь, не в этот раз… Ни один идеал, пусть даже единый для всех на этой земле, пусть все мы положили жизнь, чтобы добраться до Истока ветра, но ни один идеал в моем сердце не стоил той животной ощутимой связи, того дочеловеческого чуда быть связанным с другим. Ничто никогда не заменит для меня связи души, кровного тока, нервных соединений, что соединяли меня с Ороси, Пьетро, Арвалем, Тальвегом, Аои, где-то там, в низовье, она была жива, я это знал — и разумеется с этим синеющим вдалеке призраком, который наконец появился на горизонте, мигом уничтожив мою тревогу. Он шел по ледяному кулуару Гардабера прямо к нам…
182
— КАРАК!
— Яй! Савек?
∂ ![]()
…как этот Диагональщик играл на ветровой арфе… и хоть он просто-напросто время от времени передвигал рамку инструмента, и, на первый взгляд без особых на то причин, ставил арфу под разными странными углами по отношению к ветру, музыка его была одной из самых трогательных, что свернулась в моей ушной раковине, я и до сих пор иногда ее слышу, а еще слышу его самого, его любимые слова: «Музыка, как ветер, никогда не прекращается; это мы перестаем слушать», «двигай ушами под ветер», «двигай ушами…». Я сказал Аои и Альме оставить меня здесь, на склоне хребта, чтобы лучше было слышно кривец, а потом бежать, быстро-быстро, спасать свои шкурки. Они были со мной великолепны, до самого конца, лечили меня, несли меня километрами, но в моей голове осталось слишком мало крови, и я все равно не хотел кончать свои дни в Бобане, поток туда доходит весь сжатый, его как будто выдувают из искривленного рога, и к тому же без особого таланта.
![]()
Пусть холод здесь царит, в фальшивой тишине… Боль от обморожения прошла и мое тело спокойно начало принимать температуру снега и неба. · Прощаясь, я посоветовал Аои, если она попадет в ужасные условия, что было вполне вероятно, зацепиться за знакомую мелодию, строчку из песни, что-то близкое ей, слова, чей звук был бы для нее, как спрятавшееся в груди солнце (которое бы ее согревало), и она мне ответила, что у нее есть любимая фраза, которая часто ей вспоминается, в одиночестве
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})181
или в момент усталости она мне ее сказала, но я забыл очень жаль, она мне показалась очень красивой, и вот… Они сказали, что я должен сжать свой вихрь, как Каллироя и Свезьест, что это «первостепенно важно» ’ но я никогда особо не вникал в аэрологию и клубки вихрей · моя область была музыка и дерево , — так что за все мое шлифовальное существование я из ветра так ничего и не извлек, кроме мелодических линий. , Я, конечно, хотел бы повидать Верхний Предел хотя бы ради них, музыкантов Орхаостра, как звал их Караколь, · просто посмотреть на что они похожи и как играют поговорить немного о музыке о технике. Как мы придумали столь изящную систему транскрипции ветра ‘ ‘ и при этом не смогли правильно расшифровать партитуры по которым играли на Верховье, · ˙ и даже толком не старались их передать в камерной музыке хотя бы ради удовольствия? ‘ ~
Сжать вихрь, если б знал где ‘ находится и как его связать, хоть может инстинктивно, я бы не отказался, чтобы без и быть уверенным что что-то из меня останется навечно, ну а если нет — если мой слух кроме ( ) меломания никогда не была сильной стороной нашей Орды, а ведь сколько раз трасса была очевидна по одному только звуку, но им нужно было вынюхива˙ь, высма˙ рива˙ь, с ума сой˙и сколько раз Голого˙ решал по нюху всю свою жизнь ˙ак и умре˙ рылом вперед, у него рыло вмес˙о вихря
¬ ![]()
Голгот весь подобрался, вытянулся во весь рост и двумя руками одновременно ударил по стене белого металла. Завидев перевал, он приподнял заледеневший визор,
180
вдохнул так сильно, как только мог в снежный туннель своего носа, и плюнул в ветер. Тут он заметил, что я был рядом, справа от него, и в нем стал подниматься этот крик, несдерживаемый, сначала глухой, как лавина, но на последних словах ясный, как звон камня:
— Нооооррр…. Нннннооорррр… Ннннноооооррррр… НОРС-КА!
Нооооррр… Ннннооорррр… Ннннноооооррррр… НОРС-КА!
) ![]()
Глоток обезумевшей свободы, голос Голгота прорвался, словно вытолкнул из живота тяжелый фрагмент его вихря, прогремел на все бескрайние гигантские просторы цирка Шнефеллеркрафта и гулким эхом прокатился по всему Гардаберскому кулуару вплоть до нас. Рев древнего, возникшего из прошлого мамонта. Он потряс нас до самых позвонков. Я на секунду испугался, что Голгот сейчас пустит на нас лавину своими криками, но радость приближения к вершине была настолько велика… «Вихрь Фироста перешел в Эрга, — радовалась Ороси. — Дошел до нас по встречному ветру, представляешь? Я поверить не могу, но он с нами. С ним мы сильнее». Я не успел ей ответить, что он как-никак умер, и ничто не могло его заменить, как Пьетро, вторя Голготу с разрывом в сто метров, тоже заорал:
— Ннннннннннооооооооооооорррррррррррррр… НОРС-КА!
π ![]()
Четверть часа спустя мы перешли Гардаберский уступ.
— Видишь там, внизу? Это Бракауэрский цирк, ледяная долина, настоящий тупик. За ним стена две тысячи метров!
179
Мы с Ороси и Пьетро остались посреди кулуара, втроем на одном крюке, не в состоянии вытащить из рюкзака страховочную веревку. Снег хлестал нас, как струи дождя, шлифовал и вытачивал наши силуэты. Пальцы, вертикаль-
…как этот Диагональщик играл на ветровой арфе… и хоть он просто-напросто время от времени передвигал рамку инструмента, и, на первый взгляд без особых на то причин, ставил арфу под разными странными углами по отношению к ветру, музыка его была одной из самых трогательных, что свернулась в моей ушной раковине, я и до сих пор иногда ее слышу, а еще слышу его самого, его любимые слова: «Музыка, как ветер, никогда не прекращается; это мы перестаем слушать», «двигай ушами под ветер», «двигай ушами…». Я сказал Аои и Альме оставить меня здесь, на склоне хребта, чтобы лучше было слышно кривец, а потом бежать, быстро-быстро, спасать свои шкурки. Они были со мной великолепны, до самого конца, лечили меня, несли меня километрами, но в моей голове осталось слишком мало крови, и я все равно не хотел кончать свои дни в Бобане, поток туда доходит весь сжатый, его как будто выдувают из искривленного рога, и к тому же без особого таланта.
Голгот весь подобрался, вытянулся во весь рост и двумя руками одновременно ударил по стене белого металла. Завидев перевал, он приподнял заледеневший визор,
Четверть часа спустя мы перешли Гардаберский уступ.