Рассел засмеялся, он и не пытался скрыть наполнявшую его радость – от собственной тонкой проницательности, от хорошего коньяка, от вида этой запутавшейся, перепуганной девочки с истощенными ножками и покореженным лицом.
«Конечно, для него же жизнь – театр, – вспомнила Элизабет. – Вот и я – часть его театра, он и сейчас играет мной, развлекается». Но сказала она совсем другое:
– Как наблюдать? Ты наблюдал за мной?!
– Ну конечно же, я же говорю, я получил массу удовольствия. Как этот болван Влэд тут же вцепился в тебя! Он, конечно, никудышный манипулятор, а туда же полез. Ты тогда начала путать себя со своей матерью, – повторяю, такие случаи типичны, хорошо описаны. У дочери чувство вины, она считает себя виновной в смерти матери, пытается вину загладить, пытается продолжить то, что делала мать, подменить ее собой. Подстановка происходит совершенно на подсознательном уровне и кажется естественной, а все потому… – его рука снова потянулась к бокалу, – …что это помешательство.
Потом новая пауза, теперь уже долгая – один глоток, другой, потом он замер, прислушиваясь к вкусу коньяка, смакуя его.
– Вот твой Влэд и решил попользоваться данным психологическим вывертом – спал с матерью, потом плавно перешел на подменившую мать дочь. Мне, конечно, было обидно, что это он пользуется тобой, а не я. Повторю, не твоим телом, – тело ерунда, ничто, – а душой. Но все равно мы потешались, мы же видели все подробности, мельчайшие детали, ты стала вроде как наглядным пособием, тебя можно было студентам показывать, науку по тебе изучать.
Ему понравилось сравнение, развеселило. Он отметил его новым глотком из бокала.
– Я ведь снял дом напротив, установил в нем телескоп, – говорю же, мы видели абсолютно все, телескоп мощный, было очень забавно. А потом я решил добавить в твою жизнь немного ужаса. Смастерить из нее такой хичкоковский триллер с саспенсом. Мне всегда нравился Хичкок, ты, наверное, знаешь, есть такой режиссер, а тут появился шанс вмонтировать его приемчики в реальную жизнь.
Рассел откинулся на кресле, покачиваясь на упругой спинке, закинул руки за голову, – теперь он выглядел мечтательным.
– Вот тогда тебе стало казаться, что за тобой следят, что тебя подслушивают, за тобой подглядывают, тебе мерещились всякие шорохи, скрипы, проезжающие мимо автомашины, взгляды из-за угла… Но тебе это не казалось – подглядывание, подслушивание, скрипы происходили на самом деле. Специально, чтобы ты их услышала, заметила, но не поняла, откуда они исходят. Я же говорю, мы мастера театральных постановок, вот и перенесли Бродвей с Голливудом в твою жизнь, чтобы она стала триллером с постоянным саспенсом. К тому же не надо забывать: ты была совершенно дезориентирована, растеряна, на тебя легко было влиять. Я же говорю, ты помешалась, не сознавая при этом своего помешательства. В общем, создавать у тебя слуховые и зрительные галлюцинации особых трудов не составляло. Пришлось, конечно, поработать, но нам любимая работа не в тягость.
Он так и продолжал раскачиваться на кресле, мечтательно разглядывая потолок.
– А тут еще твой Влэд невольно помогал нам, ведь для девочки спать с мужем матери – тоже немалая нагрузка. Так что твоя психика просто напросто разломилась перед моим зачарованным взором, и я легко мог изучать ее срез. Бесконечно интересно.
– Зачем? – прервала его Элизабет. – Зачем я тебе нужна? Я не понимаю!
– Ну как же, я же говорю, скучно. Занять себя особенно нечем, все интересное я уже перепробовал. К тому же полезно, ведь моя основная работа – изучать жизнь, а тут такой замечательный материал под руками. Кроме того, ты не случайный для меня человечек. Я знал тебя девочкой, твоя мать любила меня, у меня с ней связаны воспоминания, а тут ты стала ее продолжением… Как я мог такое упустить? В итоге мы добавили в твою жизнь постоянный элемент страха и наблюдали, как хрупкая психика не выдерживает, трещит по швам.
Он вытянул руки из-под головы, потянулся к бокалу, он уже давно из него не отпивал.
– А потом я решил, что хватит, пора тебя украсть, и подослал Бена с Джиной. Еще одна театральная постановка с комическими элементами. Они оба отлично сыграли свои роли: поверь мне, Бен совсем не такой дебил, каким представлялся. А Джина вообще талантливая девочка, она далеко пойдет, ну а как же иначе, я ведь ее воспитал. Мы придумали, вернее, я придумал, что она воссоздаст образ твоей матери – голос, походку, одежду, прическу, даже духи. Возник сильный ассоциативный эффект, эффект доверия, и образ поглотил тебя, ты растворилась в нем. И представляешь, все это происходит на совершенно подсознательном уровне: я просто дергал за ниточки и влиял на твои чувства, поступки, даже сны. Полный восторг!
Рука добралась до бокала, потом бокал добрался до рта, медленно опрокинулся.
– Но сколько можно дергать за ниточки? Пора было тебя увозить. И увезли бы, если бы не твой Влэд, – он оказался с интуицией, этого у него не отнимешь. Он вообще не без таланта, мог бы смастерить что-нибудь стоящее, но слишком уж зациклен на прозе жизни. Понимаешь, художник должен отречься от реальности – он не должен чувствовать, не должен любить, не должен никому принадлежать, тогда весь резерв эмоций тратится на его воображаемый мир, на его работу. А вот если размениваться на мелочи, вроде обыденной жизни, вроде любви к женщине, на удовлетворение ее желаний, капризов, – тогда ничего хорошего не создашь. Никаких внутренних ресурсов не хватит. Ну это я так, к слову.
Рассел допил коньяк, снова стал наливать из графинчика.
– Так вот, он, похоже, что-то проинтуичил, твой Влэд, и расстроил весь мой чудесно составленный план. Он вообще стал догадываться, что все не случайно, не просто так, и однажды, когда мы столкнулись на улице, даже попытался заговорить со мной. Но, конечно, все до конца ему понять не удалось. Да и куда ему.
Графин уже стоял на столе, в бокале плавно колыхалась новая порция янтарной жидкости.
– И тем не менее он тебя увез. Мы, конечно, следили за вами, организовали целую такую полицейскую операцию. Не мог же я тебя упустить, когда столько времени потрачено, столько сил вложено, когда ты уже полностью была подготовлена. Посылали вам по почте открытки, ну так, для смеха и поддержания общей напряженности действия. К тому моменту я уже решил, что мне нужна твоя душа, мне казалось, что я смогу ее заполучить. Оставалось только тебя увезти.
– Значит, ты хотел заполучить мою душу, – повторила Элизабет.
Почему-то она перестала чувствовать свое тело – ни боли, ни усталости, ни страха, ни возбуждения, ни волнения. Она вся обратилась в слух, в зрение, превратилась в вычислительную машину. Сейчас она узнавала, как была просчитана и промерена ее жизнь, которая, оказывается, ей и не принадлежала. Оказывается, она была придумана кем-то другим и запущена, как в глупом голливудском кинематографе. Она стала марионеткой, пушинкой, на которую дули, чтобы она летела в нужную сторону. Как он сказал, «ею легко манипулировать».
