их вера[121].
Я был свидетелем того, как проходили в ворота караваны и из привезенного ими груза вырастали целые холмы. Как-то раз я даже посчитал, сколько было верблюдов в одном караване. Я досчитал до 410, но мой приятель помешал мне, сказав, что закон его страны запрещает чужеземцу считать верблюдов в караване другого купца.
Рынок по внешней своей форме напоминает квадрат, но имеет три главных входа, которые открыты днем и ночью. В середине — свободное пространство, где могут поместиться десять тысяч верблюдов и даже более того. Есть множество фонтанов и бассейнов, кроме того, отведено много места под загоны для животных. Загоны эти разной высоты, в зависимости от длины шеи животного. Я не в состоянии передать всех чудес, свидетелем которых был в этом городе. Так, магазин одного именитого перса, который был также и хранителем царской казны, напоминал кристалл драгоценного камня. Потолок магазина был из цветных стекол, вплотную пригнанных друг к другу. По стеклу струилась вода, а солнечные лучи, пробиваясь сквозь воду и стекло, рисовали на застланном коврами полу причудливые узоры. Узоры менялись каждую секунду, и казалось, что находишься в самой гуще вселенной.
У многих купцов столько золота и драгоценных камней, что они могут купить целые города. Однако им чужд дух предпринимательства. Этой добродетелью наделены в некоторой степени армянские купцы, но природа в то же время наградила их столькими пороками, что они хуже персов. Армяне скрытны, притворяются жалкими, чтобы скрыть от недремлющего ока закона свои сокровища. Они напоминают мне то одинокое дерево, которое растет на опушке леса, которое с большей яростью побивает буря и злая молния, которое подтачивают черви и жуки и обгладывают животные. И все же оно продолжает стоять, хотя и без плодов и новых ветвей.»
Антонио Джиованелли рассказывает о павлинах и райских птицах, которые свободно разгуливали по рыночной площади. Он пишет, что на рынке было столько еды, что ею, в случае осады города, можно было обеспечить жителей в течение пяти лет. Но порой он пишет наивные вещи. Заметив разостланные на земле ковры, по которым проходили верблюды, лошади и люди, Джиованелли с неописуемым возмущением обвиняет азиатов в безумном расточительстве. Он так и не понимает, что это принятый способ обработки ковров. Их расстилают под солнцем и дождем, чтобы краски их становились ярче. Интересно рассуждение этого неизвестного путешественника о том, что на рынке не бывало краж. Деньги лежали на подносе, и только красная нить, протянутая от одной стены к другой, указывала на то, что хозяин на время отлучился.
Итальянский монах описывал Ереван первой половины 18-го века» Несмотря на то, что минуло целое столетие, сохранились свидетельства былого богатства: полу развалившиеся лавки, часть которых разобрали русские, использовав кирпичи для строительства в крепости новой казармы. В сороковые годы еще многое сохранилось от бывшего торжища. Правда, уже не били фонтаны, но в глубине рынка все еще виднелся тот двор, где останавливались на ночлег караваны и чужеземные купцы. Здесь же находились складские помещения торговых домов, внешний вид которых нисколько не выдавал хранящиеся в подвалах несметные богатства. Правила торговли и привычки купцов оставались прежними. Лавки, ряд за рядом, составляли лабиринт коридоров, с высоким кирпичным покрытием, сквозь круглые окна которого повисали золотистые солнечные столбы.
Коридоры освещались не лучше, чем азиатские бани, и в этом призрачном свете прохаживались стройные и степенные персы: они шагали, раскачиваясь из стороны в сторону, перебирая золотистые зерна четок, словно разгуливали по двору мечети. На магазинах не было вывесок: товары почти наполовину выставлялись наружу, и их яркие краски оживляли мрачные своды старинных арок. Со стен свисали златотканые шали, розовые платки, расписные ткани, с кружевной каймой, тюки канауса и персидского бархата складывались в высокие колонны. Один ряд лавок принадлежал ювелирам, в другом — торговали серебряными пуговицами, чашами из пальмового дерева, расшитыми бисером кошельками, коралловыми ожерельями, гребнями из эбенового дерева, яхонтовыми кольцами, сурьмой, дузьмой, нагрудными булавками, серьгами, а также теми золотыми монетами, которыми в те времена красавицы украшали свои светлые лбы. В некоторых магазинах можно было увидеть все виды сабель и кинжалов от стального дамасского меча с рукояткой из слоновой кости и с выгравированной на ней молитвой во славу и мощь хозяина и до страшного кинжала турок-кочевников.
Каких только ковров не было на рынке: от байбуртского ризничного ковра до такянохмарской кошмы. Были ковры шириной более двадцати хан-аршинов, были небольшие, сотканные из шелковых нитей, их можно было сложить, как платок, и положить в карман. На некоторых коврах были изображены мифологические сюжеты со всеми подробностями. Их, как прекрасную картину, следовало вставить в раму и держать под стеклом. Какие цветы, какие фрукты, какие заморские птицы, которые, словно живые, прятались в волшебных садах! На нескольких коврах были вытканы сцены охоты: пустыня, удаляющийся караван верблюдов, огненногривый лев на пороге своего логова, более страшный, чем живой. Но большинство зрителей толпилось перед теми коврами, на которых были вытканы нагие красавицы. Даже почтенные старцы с бородами, выкрашенными хной, не могли спокойно пройти мимо, чтобы хоть раз не взглянуть. Молодые мечтали о них, как о тех пери, которые обитали в вечнозеленых райских кущах. Желтый от гашиша дервиш часами простаивал перед ковром, на котором был выткан розовотелый голый мальчуган с золотокрылым соколом в руке.
Перед лавками колыхалось море разноязыкого и разноплеменного народа. Армяне, турки, персы, татары, турки-кочевники, которые выделялись черными головными повязками, курды-езиды, наконец, горские евреи с халдейскими бородами и в длиннополых джубба.
С пестрой восточной толпой никак не вязались серые мундиры «квартальных десятников». Обычно их называли «салдат» или «казах». Полицейские, уже немолодые люди, были большей частью из бывших участников русско-персидской войны. Грудь некоторых украшали большие серебряные кресты. Они носили пышные, закрученные к ушам, усы и раздвоенные бороды, развевающиеся на груди. Тяжелая сабля и алебарда придавали устрашающий вид их и без того непривлекательной внешности. Одни из них мирно дремали в караульном помещении у главного входа, остальные блюстители порядка прохаживались по внутренним галереям, чаще всего перед теми лавками, в которых торговали сушеными фруктами. Они кормились и жили на рынке. С правом победителя входили в чайхану, и тотчас сам хозяин подносил им стакан. Они проходили мимо фруктовой лавки, и какая-то непреодолимая сила влекла их внутрь. И, наконец, устав от безделья и скуки, они отвешивали подзатыльник какому-нибудь носильщику, и тот безропотно нагибался за шапкой, а вокруг раздавался подобострастный льстивый смех.
Они не подходили ни к торговцам коврами, ни к ювелирам, ни к
