спросил я.
— Бежала, как и все. Там была страшная паника, люди падали и их давили другие люди… Вспоминать не хочется… — Коснувшись лица, она на секунду прикрыла глаза, но тут же, снизив голос до полушепота, продолжила: — Я видела, как они нападали на бегущих, как убивали детей, как заражали каждого, кто попадал к ним в руки и как потом людей корчило в страшных муках. Слышала, как дико они кричат… Я до сих пор часто слышу эти крики во снах. Один из моих коллег прямо на моих глазах превратился в чудовище. Он был моим другом…
Раздавив окурок в пепельнице, я поднял руку, осторожным движением отодвинул прядь волос с ее лба и дотронулся до кривого розоватого шрама. Она вздрогнула, но не отстранилась. Руку из моей ладони она тоже так и не отняла.
— Это оттуда?
— Да. Когда все побежали, кто-то в толпе сбил меня с ног. Я помню, как упала, потом удар по голове, а дальше темнота. Очнулась в военном грузовике. Меня вытащил один из солдат и мне просто повезло, что он оказался рядом и все видел. Не знаю, почему он меня вытащил, когда все вокруг падали, но я ему очень благодарна. Точнее, была благодарна. В начале января он погиб.
Марта странно съежилась, будто испытала приступ острой боли, но уже через мгновение встряхнулась и сделала большой глоток кофе. При этом она забрала у меня ладонь, обеими руками обхватила бумажный стаканчик, словно хотела таким образом согреться, и увела взгляд в сторону. Вся ее поза кричала о какой-то внутренней скорби, что натолкнуло меня на мысль об ее тесных взаимоотношениях с тем военным.
— А что потом? — спросил я, стараясь не выдать, как сильно меня царапнуло ревностью.
— Потом один лагерь, второй, третий и вот я здесь. Я растеряла всех друзей, всех, с кем работала и даже не знаю, что с моей матерью. Она была в одном из лагерей на севере, но когда там начался хаос и все рванулись к восточному побережью, связь с ней потерялась. Боюсь, ее уже тоже нет в живых. А сюда меня привезли те же военные, что вытащили из той мясорубки. Они здорово мне помогли. Ну а ты? Расскажи, как вы здесь очутились. Вы ведь вчетвером уехали на юг?
— Да, и прожили там два месяца, надеясь, что они все-таки не доберутся к нам. Какое-то время я даже питал иллюзии, что их скоро истребят и мы сможем вернуться домой. Теперь это кажется чертовски глупым, не так ли?
— Сейчас на месте наших домов пепелище, ты ведь знаешь?
— Знаю.
— Вы успели уехать с юга до того, как они…
— Нет, они добрались раньше. Мы уже собирались выдвигаться сюда, но задержались из-за родственника Роба. Впоследствии этот ублюдок, он и при жизни был ублюдком, но напоследок где-то заразился, а потом заразил Айлин…
— Нет! Боже, какой кошмар! — ошеломленно прошептала Марта.
— Да. Робу пришлось ее… — я запнулся, но все же выговорил: — Робу пришлось в нее стрелять. Он настоял, что сделает это сам. Потом мы ее похоронили. Все произошло за считанные часы до нашего отъезда.
— И как он теперь? Как он пережил это?
Опустив глаза в стол, я сжал челюсти. Все эти дни я старался не думать о Робе, но теперь, рассказывая о нем Марте, воспоминания и чувство вины вновь окатили меня волной сокрушительной боли. В попытке взять себя в руки, я прикурил новую сигарету и жестко выговорил:
— Он погиб девять дней назад. Тоже заразился. Последнее, что я видел, прежде чем отъехать от дома, где мы скрывались два прошедших месяца, это как одна из тварей напала на него. Он сам к ним побежал. После смерти Айлин Роб был немного не в себе. Немного не в себе… — отрешенно повторил я и, подняв наконец голову, воскликнул: — Что я говорю? Он свихнулся, Марта! Съехал с катушек, понимаешь? Поначалу был обозлен на всех, потом то становился как пятилетний ребенок, то впадал в полное безразличие, а к концу декабря огорошил меня тем, что Айлин жива и вот-вот вернется. Мы тогда жили в метро… Черт, мы почти месяц прожили в метро с крысами и… — Я говорил все быстрее, будто хотел рассказать ей обо всем сразу, но не знал, как облечь целое полчище мыслей в несколько слов. Замолчав, я снова опустил голову, сделал пару затяжек и тихо проговорил: — Ладно, не важно… Я хотел сказать, что в его восприятии Айлин каждый день уходила по каким-то делам пока он еще спал и потом целыми днями он ждал ее возвращения. На следующий день все повторялось по новой и так до бесконечности. Ну а через месяц где-то он заявил, что она к нему вернулась и там уже стала очевидна вся необратимость процесса.
— Мне очень жаль, Джон, — упавшим голосом пробормотала она. В нем было столько сочувствия и неприкрытого страдания, что я поднял на нее взгляд. — Я видела его всего пару раз, но этого хватило понять, что вы были друг другу больше, чем просто друзья. Прости, что заставила тебя заново все это вспоминать.
— Не извиняйся. — Кивнув на сидящих в комнате людей, я мрачно усмехнулся. — Готов спорить, даже в этом небольшом помещении каждый кого-то или что-то потерял. Такова наша новая реальность. Но ты права, Роб и Айлин были для меня семьей. Они оба дали мне гораздо больше, чем дали родители.
После обмена историями пережитого мы надолго погрузились в неловкое молчание. Прерывалось оно лишь редкими малозначащими фразами и за это время я докурил вторую сигарету, а также выпил весь кофе. В голове у меня по-прежнему роилась масса вопросов, но я не знал, как их задать и с чего следует начать. Я просто смотрел на ее задумчивое, склоненное над стаканом с кофе лицо и думал о том, какое чудо, что нашел ее здесь.
Марта первая нарушила молчание. Посмотрев на меня, она с грустной полуулыбкой произнесла:
— Мне часто вспоминалась наша поездка к лаборатории, Джон. И еще тот старик. Какое-то время он даже снился мне в кошмарах.
— Я тоже много раз вспоминал тот день, — сказал я. — И особенно следующий.
О том, что про старика не вспоминал ни разу, я говорить не стал. Так же, как не стал говорить и о том, что после него стрелять в людей мне приходилось неоднократно. Наши вылазки в город нередко оборачивались столкновениями и, становясь перед выбором умереть самому или выжить ценой чьей-то жизни — я всегда выбирал первое.
