Ты любил меня, Марк, а плачу о тебе — я.
Ударяясь об углы воспоминаний, чувствуешь ли ты боль? Лестничные пролеты, пропахшие раскаленными общественными батареями, кошками и мусоропроводом. И от этого не тошнило! От этого хотелось только тихо устраниться, а если нельзя, то можно было жить параллельно, не замечая бездарных декораций, но самозабвенно репетируя свою роль. Роль, как образ жизни.
Подружка моего несчастливого несчастного отрочества, кого снова переводишь ты, черпая, занимая, изымая чужие домыслы и расцвечивая их своим настроением? Ты согласен на анонимность, ибо безвозмезден и щедр — воровато всовываешь в букет, посвященный Вечности свою записочку: ~Жду! Надеюсь! Восхищен!~ Да простится тебе это, но не простится иное, Марк. Да не простится тебе то циничное состояние души с которым приглашал ты в свом письме уже отсюда русских вялопатриотических приятелей повеселиться вместе с тобой — с ласковой улыбкой блаженного творца бросать по-русски в лица туповато-безвозмездных киббуцников: ~Суки, дерьмо~. Марк, ты использовал их цинично и зло, считая, что имеешь на это право, ибо получил свой бесплатный паек, и очки, и квартиру не в Иерусалиме, а на краю цивилизации, рядом с Иорданской границей. Твое израильское письмо, читанное мною еще в России, Марк, по-прежнему оплывает, как сальная свеча и застывает на камнях этой земли копотью и жиром, и сладковатая тошнота снова встает в горле.
Знаешь, Марк, я по-прежнему люблю нашу юность, но я теперь твердо знаю: если правом убить обладает только палач, то правом на подлость — только подлец. — Деловая женщина.-
— Стоило ли ехать за этим зрелищем?~- спрашивает сумасшедшая — истеричку. ~Да, конечно, потому что..~. Потому — что? Я всегда славно придумываю начало анекдотов, но не в состоянии красиво завершить их. Так и в жизни — постоянное мое состояние — застрявшая в середине анекдотичной ситуации женщина, не умеющая найти достойный выход.
— Знаешь, — добавляет истеричка. — Мои отношения с людьми противоестественны: я их боюсь.~ Сумасшедшая же застывает на этой фразе от озарения:~О, да! И те, кого ты боишься, ненавидят меня!~
Русская жизнь Иерусалима 90-х годов психически ненормальна. Она ведет себя вызывающе, она дергается, а она /Сюзанна/ чувствует себя, как рыба и снует где только можно. Она повела меня на клуб деловой женщины, и лицо ее уже с порога общинного дома стало сосредоточенно-важно-услужливым. Сигарету Сюзанна держала не на отлете, но курила с достоинством и серьезно.
— Обычно такие люди ходят с пелефонами, — посоветовала я.
— Или с подругами, которые всегда кстати. Смотри, какие монстры.
Монстры улыбались, как могут только они.
— Коровы, жилистые антилопы, бухгалтеры, содержательницы детских садов и педикюрши, — тихо шипела Сюзанна, ласково улыбаясь во все стороны. — Смотри, везде поднимаются сигнальные столбики бизнесменного дыма. Наши в городе. Дерьмо собачье!
— Ну и почему же?! — агрессивно и вымученно интересуюсь я, забыв, что Сюзанна сейчас будет веселиться, ибо две истории, связанные с дерьмом, отрежессированные Сюзанной же, я исполняю и исполняю на публике вот уже годы, чтобы слегка поколебать их недоумение по моему поводу. И все эти годы меня унижают две вещи: что наибольшим шансом на смех обладают истории на тему дерьма; и что я судорожно рассказываю их вот уже много лет вместо того, чтобы встать и уйти, каждый раз во имя смутной надежды на смутное отклонение от стандартного завершения. Кстати, в дома, где я рассказываю эти истории, стараюсь не возвращаться, но получается редко.
Вернемся к дерьму.
В отрочестве у меня была собака, купленная под честное слово, что не буду болеть, звали Грейси, рыжий сеттер, она и в детстве была умницей а, главное, ей помогло то, что ее честно и дорого купили, поэтому пытались воспитывать по книжке. Живя рядом с домом для социально-избранных, Грейси подружилась с Толиком — бульдожьим подростком, подобострастно внесенным в семью вместе с ящиком дефицитной жратвы на День конституции, то есть в виде классической взятки щенком.
Гуляла с Толиком хорошая добротная девушка, которая умела правильно ежиться в песцовой шубке, не взирая на температуру. Меня, в связи с интересом Толика к Грейси тоже брали на прогулку, к чести этой девушки, ибо я была угловата во всех отношениях.
Чем кормим собак мы выяснили в первый же вечер: Грейси ела по книжке, то есть всякий ужас типа странной костной муки из неясно чьего организма, но с витаминами, за всем этим я ходила в собачий клуб. У Толика меню было более человеческим — его кормили остатками взяток, а последние замечательны своей полной непредсазуемостью. Видимо, что-то Толика в этом не устраивало, ибо славный избалованный пес имел одну мерзкую особенность — он жрал дерьмо. Где только видел, тут же его и жрал. Недостаток в этом материале на освещенных улицах он компенсировал шастаньем по заброшенным беседкам, дворикам и кустам. В непролазном апреле, в России. Семейство к Толику уже привязалось, поэтому пыталось мужественно бороться с этим подлым поворотом песьего метаболизма Грейси носилась по вечерним пустым улицам, а Толик хрипел на поводке.
Наконец Толик дорос до относительного ~канатного~ равновесия с этой девушкой, то есть она упиралась, а он задыхался и продолжал тянуть, но уже не обмякал на ошейнике.
Однажды в туманный апрельский вечер равновесие лопнуло, и Толик хозяйку как бы слегка поволок, а она волоклась с трудом и, непривычная, выпустила поводок. Мы к этому моменту гуляли по пристадионной парковой территории, идеальной для собак и хулиганов. И, возвращаясь к основной теме — был там общественный туалет. Россия всегда славилась особым состоянием отхожих мест, а тут еще стадион… В общем, Толик рванул туда, волоча поводок и рванул грамотно, по половому признаку, в ~М~. А девушка бегала вокруг этой одноэтажной ассенизации в своих песцах и кричала жалобно:
— Толик! Толик! Ко мне!
Потом еще шел ужасного вида тип и он мстительно сказал:
— Ну че, допрыгалась? Сбег твой Толян!
Девушка заплакала от унижения, а я испуганно объяснила:
— Это же не мужчина, а кобель, понимаете…Вы бы не помогли его поймать? А то он там заразится.
Мужик ухмыльнулся:
— Ну уж! Сразу и заразится! Он что, в женском, что ли?
— Н-нет, в наоборот…
Мужик задумался, сплюнул и ушел, посоветовав:
— А сами своих пидеров ловите!
Тут девушка заорала мне:~Дура!~ и убежала домой, а мы с Грейси все-таки дождались обожравшегося Толика, он когда вышел из ~М~, у него поводок оставлял на небелом уже снегу темный след.
Девушка стала потом деловой женщиной, то есть занималась комсомольской работой в Горкоме комсомола, ходила в строгом синем костюме и в песцах и всегда со мной первая здоровалась. Пса своего они куда-то передали. А Сюзанна, если присутствовала при наших ~здравствуй~, на самом уже начале движений ухода громко говорила мне одно и то же:
— Кстати, а Толик из ~педа~ — редкостное дерьмо!
Вторую историю про дерьмо Сюзанна советует называть ~История о несчастной любви~. Я рассказываю ее о подруге, но по-моему все считают, что это обо мне.
Моя подруга однажды снова полюбила достаточно сильно. А он был не просто достаточно достоин любви, но еще и альпинист. Жил герой в отдельной квартире с патологически умным сиамским котом по имени Ледоруб. Они друг-друга боготворили, а подруга уже была согласна стать третьей. В какой-то момент любой нормальный альпинист должен лезть в горы. Отношения складывались так, что герою подруга была глубоко до фонаря, но в ее готовность к самопожертвованию он уже верил. И он, уходя в горы, решил ввиду особой милости доверить подруге кота на недельку. Но вот родители подруги были на такой вариант не согласны, потому что у них в доме имелись хрусталь, мебель, антикварная мелкая пластика и астма.
Мы искали свободную квартиру так, как для молодоженов. И, конечно же нашли, у четвертьзнакомой поэтессы, имеющей место отсутствовать. Ну, герой доставил Ледоруба в рюкзаке по указанному адресу и свалил, унося бороду, гитару и ноги. Ледоруб завыл, подруга содрогнулась и попыталась успокоить бедного котика припасенной куриной печенкой. Кот ел печенку, продолжая подвывать. Затем он ел саму курицу. Воя, сожрал он подружкину отбивную. Колбасу. Сосиски. Практически весь свой недельный запас. Когда он стал жрать спагетти с сыром, подруга позвонила мне. У меня был знакомый ветеринар, вернее, полу, ибо учился на третьем курсе и по профессии работать не собирался. Он вздохнул и уточнил:
— Спагетти?
— Да.
— Воет?
— Да.
— Это не кот.
— Ну да! — возмутилась я. — Разве что сиамский, а так — кот.
— Тогда это стресс, — тупо сказал кошачий психиатр. — Надо вернуть его хозяину. Я зайду на чай с тортом и посмотрю, давай адрес.
