Спокойно, Кит, никакой паники. Просто дыши и помни, что перед тобою девчонка. Всего-навсего спятившая девчонка… но до чего же жуткая, зараза!
— Она тебя ждала все это время. Верила и ждала… Она тебя дурака любила по-настоящему. Она все и всегда делала по-настоящему.
— Кто «она», о ком ты постоянно бормочешь? — сорвалось у меня с языка: то ли от страха, то ли от внезапно прорезавшегося любопытства.
— Ты так и не понял, тупой рыцарь? — кривая улыбка исказила покрытое угрями лицо. — Неужели не сообразил? Тогда пошли, покажу. Она прямо здесь, за этой дверью — соседняя палата.
Все я понял, просто не хотел верить. Не могла милая, пухлая Дашка угодить в психбольничку. Это просто нонсенс какой-то.
— Ну же, трусливый рыцарь… Ты хотел узнать, где она? Все последние годы она сидит здесь.
Здесь это где? Я ждал, что обгрызенный ноготь укажет на одну из дверей. Но вместо этого палец, описав кривую дугу, ткнулся в голову девушки. Импровизированный пистолет, приставленный к собственному виску.
— Она навечно запечатана здесь. Хочешь посмотреть?
— Нет.
— Кто-то слишком труслив для рыцаря.
— Просто осторожен. Меня не интересуют больные фантазии сумасшедшей. Лучше скажи, где я могу найти Дашку в реальности.
Володина начала смеяться. Не самое приятное зрелище, учитывая проблемы с лицевым нервом, которые она столь тщательно скрывала. Губы перекосило, обнажив часть желтых зубов. Правый уголок рта задергался, пытаясь дотянуть до левого — задрожал в подобие нервного тика. Уродливые гримасы безумной постоянно менялись и плыли.
— Ты тупой?! — прокаркала девушка. — Её нет в реальности, не существует вот уже несколько лет. Все что осталось — это кости в могиле и воспоминания в моей голове.
— Что с Дашкой?
— Её убили.
— Кто?!
Уголки Володиной последний раз дрогнув опустились. На воспаленном от угрей лбу проявились хмурые складки.
— Ты это сделал.
— Что за бред, я не мог… Мы не виделись с шестого класса.
— Убивать можно по-разному. Можно вспороть брюхо лезвием тупого ножа, и наблюдать как корчится в судорогах тело, а можно подарить надежду на любовь. Даже не знаю что хуже… Последние годы она мучалась от боли. Врачи ничего не могли поделать с ее болезнью, говорили это генетическое. Она постоянно набирала в весе, хотя и питалась диетической безвкусной бурдой. Когда масса тела перевалила за сто, ей уже тяжело было вставать с кровати: не справлялись мышцы, болели воспаленные суставы. Все что у нее оставалось — горсть обезболивающих и ваши с ней фотографии в телефоне. Почему ты ей не написал? Одно простое сообщение со словами «как дела»?
— Я не знал.
— Что ты не знал? Трудно было ответить, не нашлось сил на одну строчку?
Дашка… Кажется, она писала пару раз, после того как переехала с родителями в другой город. Пустяковые вещи вроде погоды за окном или чем занимаешься. А еще она любила добавлять в текст смешные рожицы и анимированных зверят с бантиками. Я терпеть не мог подобной ерунды. Дашка об этом прекрасно знала и все равно вставляла девчачьи глупости. Почему ей не ответил — не помню… Может быть взбесила очередная кошечка, а может собирался написать, да закрутился и забыл… Дашка, как так-то?
— Я звонил на день рождение, но она не ответила.
— Один дежурный звонок за все время? Ты жалок, Синицын.
Стоп, а почему это я перед ней оправдываюсь? С чего вдруг решил довериться словам безумной девчонки, привыкшей манипулировать людьми. Где гарантии, что она не придумывает прямо сейчас, пытаясь вывести на эмоции.
— Ты врешь! — сорвалось с языка злое. — У Дашки было генетическое заболевание от которого толстеют, ты сама это сказала. В психбольницу с подобным диагнозом не кладут.
— А с клинической депрессией?
— Снова врешь! Дашка была большой оптимисткой. Она жизнь любила несмотря ни на что.
— Трудно любить жизнь, когда каждый день вынуждена испытывать боль. А хуже всего то, что болезнь неизлечима, и нет никакой надежды на спасение. Она умоляла родителей позволить ей умереть — вывезти в страну, где разрешена эвтаназия, но вместо этого её заперли в специализированной клинике. Очень гуманный подход — избавиться от родного ребенка, чтобы не видеть его мучений. Закрыть в больнице и забыть… Под конец жизни она осталась одна, если не брать в расчет лечащих врачей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты откуда об этом знаешь?
— Я лежала в соседней палате. Сначала мы переговаривались через стенку, а потом профессор за хорошее поведение разрешил ходить в гости. Мы много времени проводили вместе: смотрели фильмы, слушали музыку, болтали о всяких пустяках. Девчачьи разговоры о мальчиках, о первых поцелуях.
— Тебя послушать, прямо мать Тереза… Ты же конченная стерва, Мариночка. Откуда вдруг взялась такая забота?
— А кто сказал, что я о ней заботилась?
— Хорошо, не заботилась. Но какая-то причина была, верно? Только не говори, что ты её любила и прочую сопливую чепуху. Все равно не поверю.
— Она любила. Её любви хватило с достатком и на меня, и на врачей, и на весь ублюдочный мир. Знаешь как она вас вспоминала — издевающихся и глумящихся уродов? Ни одного плохого слова не сказала. Вечно выгораживала и защищала, особенно одного тупоголового рыцаря, — поблекшее было безумие в глазах девушки вспыхнуло с новой силой. Вновь задергались губы, пытаясь одновременно улыбнуться и оскалиться. — Она не умела ненавидеть, просто не понимала, что это такое. Зато у меня ненависти хватит на двоих, чтобы стереть глумливые ухмылки. И начну я с тебя.
Я как-то сразу ей поверил. Она действительно меня ненавидела и даже не думала скрывать свои чувства. Не то, что в реальности…
— Что, сладко было её пользовать: лапать грудь, хватать за задницу, мять пухлые ляжки? Ты хуже остальных, Синицын. Обыкновенный придурок, вздумавший поиграть в благородного рыцаря. Ты не пинал ее на лестнице, не обливал мочой, не сморкался в тарелку с едой — ты просто взял и раздавил ей сердце. А что хуже всего, даже сам этого не заметил. Ты просто забыл, вычеркнул толстую девчонку из памяти, как незначительный элемент. Не появись такой урод как ты в её жизни и все пошло бы иначе. Она бы закалилась и стала сильнее, она бы научилась давать сдачу. У неё нашлись бы силы продолжать борьбу и мне бы не пришлось…
Я не понял, как эта безумная оказалась рядом. Лишь почувствовал, как сильные руки оторвали от земли. Затрещала ткань пиджака, ворот рубашки впился в горло. Меня словно кутенка подняли за шиворот и пинком под зад отправили к двери. Я буквально влетел в железное полотно, приложившись лбом о холодный металл.
— Открывай! — потребовали сзади.
Тяжелая дверь молчала, но я прекрасно помнил, что за ней было опасное существо — неведомый монстр, едва не выдравший преграду с корнем. Куски штукатурки под ногами и трещины на стенах тому свидетельствовали.
— Открывай, трус!
Володина ошибалась — сейчас я не боялся. Если только не придется разворачиваться и вновь смотреть в безумные глаза.
Камера под номером 071. Клепаная железная дверь, ведущая в одноместную палату. Эх, Дашка-Дашка… Значит в ней ты провела остаток жизни? Такое себе удовольствие — быть заживо погребенным в психиатрическое клинике, не имея шансов выбраться на свободу. Без родителей, без друзей, но зато со спятившей соседкой за стенкой.
Пальцы нащупали грубую ручку двери… Ты была хорошим человеком, Дашка. Может даже слишком для этого мира.
Ладонь с силой надавила вниз: замок щелкнул, и ручка неохотно подалась. За спиной послышались торопливые шаркающие шаги. Не понимаю, чего ты так боишься, ведьма? Неужели не в состоянии понять одну простую истину — такие люди, как Дашка, после себя монстров не оставляют.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Натужно заскрипели выгнутые от ударов петли. Пришлось навалиться плечом, чтобы приоткрыть дверь. Упереться ногой в косяк, медленно увеличивая зазор — сантиметр за сантиметром. Полотно надсадно пело и скрежетало, оставляя следы на кафельной плитке пола. Еще немного усилий и… есть. Выдав напоследок жалобную серию звуков, дверь замерла.
