сожалеют, что не послушались месяц назад — не вышли к Куберле или Зимовникам на объединение.
— Жизнью стариков и детей заклинают протянуть им руку помощи, — заключил он короткую речь.
— Спомянулись, — прогудел обкуренный бас из дальних рядов.
В напряженной тишине отчетливо прозвучал нерусский голос:
— А ваше личное мнение, товарищ Шевкопляс?
Спрашивал темнолицый усатый человек с копной жестких волос. Сидел он на табуретке, упершись спиной в стенку, закинув ногу на ногу. На острое согнутое колено надета кожаная фуражка с красной звездой. Сух, коряв лицом, мослаковат. Худобу побитого редкой оспой лица усугубляют усы, прикрывающие рот. Глаза, в глубоких сиреневых провалах, скрытых припухлыми веками. Руки покоились на фуражке, как в гнезде, — крупные, толстопалые, густо обросшие черным блестящим волосом. «Эка, лапища…» — Борис невольно оглядел свою кисть, сравнивая.
Шевкопляс не ответил. Подергивая вислые усы, уводил нарочно вбок:
— С первых дней революции наши партизанские отряды рука об руку бились с контрой на Маныче… Сколько оставили жертв, свежих братских могил… А в тяжкий час орловско-мартыновское руководство не послушалось трезвого голоса, побоялось оставить свои хаты. А клюнул жареный петух — слезу пустили.
— Ты, Гришка, не путляй! — выкрикнул Никифоров, порываясь встать на ноги. — Напрямки рубай, двинешь войска на выручку мартыновцам али нет?
Напоровшись на колючие глаза царицынца, платовец осекся.
— Патроны есть у тебя? А снаряды где? — взвился Шевкопляс.
— Товарищ Шевкопляс, ви не ответили на поставленный вопрос, — напомнил Сталин, убирая с колена фуражку. — Гибнэт друг… у вас на глазах. Ви стоите и раздумываете, протянуть руку ему или нэ протянуть…
— Товарищ Сталин, ну, ей-богу… — взмолился Шевкопляс. — У меня самого сердце кровью запекается. А что поделаешь? Выставь бойца из окопа, кинь черт-те куда за Сал с голым штыком…
— А что думает по этому поводу начальник штаба? — спросил Ворошилов.
Федор Крутей поднялся с лавки. Хмурился, поправляя сзади складки.
— Оторваться от Сала, а тем более от железной дороги — равноценно самоубийству.
Ворошилов сбил каштановый хохолок над высоким, наполовину незагорелым лбом.
— Что предлагаешь?
Вмешался Сталин.
— Пехоте вовсе нэ слэдует отрываться от железной дороги. С этой задачей блэстяще справится кавалерийский полк. Как ви считаете, товарищ Думенко?
Борис встал рядом с Крутеем.
— Прорвать окружение — полбеды. Беда, значит, в другом… Как вывести оттуда беженцев, скот? Сотня верст от Мартыновки. По Салу, наискосок. Вдобавок каждая балка, каждый хутор кишмя кишат беляками.
Ворошилов сузил глаза.
— Гм, а я полагал, задание в твоем характере, Думенко… Прогуляться со своей конницей по тылам врага. Правда, ты ранен…
Сквозь загар проступила у Бориса на свежевыбритых щеках бледность. Поглаживая прикрепленную к шее руку, негромко сказал:
— На Мартыновку полк поведу сам.
Сидя уже, добавил:
— Не впустую, значит, прошла бы операция, пехоту нужно выдвинуть до Зимовников. Лучше — до Ку-берлы. Потому и припасы огневые требуются.
Сталин и Ворошилов обменялись взглядами.
— Выкроим снарядов на такой случай, — пообещал Сталин.
— Другой табак.
Шевкопляс обрадованно потер руки.
4
Засиделись у карты до полуночи. После себя степняки оставили ворох окурков и плотно сбитый под низким потолком салона слой дыма.
Ворошилов, разгоняя фуражкой дым, возмущался:
— Накадили, хоть святых выноси. Меньше думают, нежели сосут свои закрутки. Окно бы раздвинуть — комарье навалится. Тогда и вовсе глаз не сомкнешь.
Сталин перезаряжал трубку с обкусанным гнутым мундштуком.
— Комар нэ пойдет на дым.
Ворошилов прошелся по узкому купе, позванивая шпорами. Вернулся опять к столику. Поставив ногу на стул, изогнувшись, прикрыл ладонью исчерченное синим карандашом место на десятиверстке.
— Мягковат Шевкопляс. Не находишь, Иосиф Виссарионович?
Сталин поднес спичку к трубке. Долго прикуривал.
— Есть крэпкие боевые части. Это я вижу. А беспокоить вас, товарищ Ворошилов, должно совсэм другое… План операции. Я лично разделяю их тревогу.
— В чем именно?
Откашливаясь, Сталин стащил с себя тесную солдатскую рубаху, уже успевшую выгореть на плечах под раскаленным степным солнцем. Повесил ее над изголовьем полки-постели. Потирая под исподней сорочкой волосатую грудь, подошел к столику. Не склоняя головы, вгляделся сверху узко сведенными, бле-скучими, как мазут, глазами, черкнул мундштуком по карте.
— Вот тут, по-моему, кроется изъян…
Незримый след от трубки пролег через железную дорогу в районе полустанка Семичный, делившего пополам участок полотна между станциями Ремонтная и Котельниково. Ворошилов произнес с нажимом на последнее слово:
— Военспец никаких изъянов не видит… Одобрил.
Усмешка, уютно прижившаяся в глазах кавказца, перекинулась ему под усы.
Сталин
