Потом неделю мучался. А после… Только когда папа умер…
Он говорил негромко, шепча прямо над её макушкой.
– …но и то казалось неправдой. Он умер где-то далеко. И мне было стыдно, что я не горюю. А потом, на острове… Когда Нат убил тех стражников… Я вдруг понял, что всё по-настоящему. Было очень страшно. Боги, у меня чуть сердце не остановилось. Они лежали на полу мёртвые. По-настоящему. Я не знаю, каково это – убить кого-то, – добавил он после продолжительной паузы, – не знаю, смог ли бы я. И представляю, как это страшно. Не понимаю, как ты держишься. У тебя, похоже, задница из стали…
– Вот вообще ни разу не из стали, – грустно улыбнулась Соль, зарываясь носом в его рубашку. Её больше не волновали приличия и собственная гордость. Она вдыхала его запах, и от него на душе становилось спокойнее. – Лежала тут и скулила, как побитая собака.
– Может, ещё не поздно отступить? – неожиданно спросил он и почувствовал, как Соль заметалась в его руках, желая отстраниться.
– Не смей, – запротестовала она. – Не смей даже думать об этом, слышишь?!
– Но ты же…
– Я это сделаю. Сдохну, но сделаю. Можно жить, убив кого-то, но жить, как жалкая трусиха, я не смогу!
Она билась в его руках, как испуганная птица, но Тори не давал отстраниться даже на дюйм. Он не умел красиво говорить, но его прикосновения говорили за него. Тори словно прижимал к себе что-то невероятно ценное, хрупкое и в то же время сильное и опасное. Такой он видел её: несломленной и прекрасной в своём максимализме и упёртости.
– Ты правда хотела, чтобы я ушёл?
– Нет, – честно призналась Соль. – Но тебе придётся. Меня хотя бы может защитить мой дар. Я себе не прощу, если втяну в это тебя и что-нибудь случится.
– А я, может, сам хочу втянуться.
– Ну почему ты такой дурак, эйра Тори? Зачем ты всё время стремишься в это болото?
– Потому что ты самый смелый человек, которого я когда-либо встречал.
Она подняла на него чёрные глаза, встретившись с таким знакомым и уже ставшим привычным взглядом. Улыбка Тори всегда дарила ощущение дома. Колосья на пригородном поле, стук колёс проезжающих мимо поездов. Ночной свет в окне, горячий ужин, кружка чая. Солнечное утро в помятой постели. Привычка ни о чём и никогда не беспокоиться. Он ужасно раздражал своей неотёсанностью, самоуверенностью, упрямством… И ужасно манил своей очаровательной простотой и открытостью. Тори наклонился и коснулся её губ своими. Осторожность и робость явно были ему в новинку, но он сдерживался изо всех сил, чтобы не спугнуть момент. Соль ответила на поцелуй и уже через мгновение подалась навстречу, жадно впиваясь в него, прижимаясь всем телом и цепляясь непослушными пальцами за его рубашку. Низ живота свело болезненной судорогой, а дыхания не хватало до головокружения.
Осмелев, Тори протащил её по комнате и толкнул на одну из узких кроватей. Вжимая её в продавленный пружинистый матрас, он едва давал ей сделать вдох, снова накрывая её губы поцелуем. Его пальцы были шершавыми, но они явно знали, что делают. Соль отвечала на ласки нервно и отрывисто, словно не понимая, куда себя деть. Она то пыталась перехватить инициативу, боясь получить больше, чем дать, и остаться в одной ей понятном долгу, то терялась во внезапно накатившей волне удовольствия и выгибалась с тихим стоном, смущаясь собственного голоса. Освободив её от одежды, Тори остановился, изучая взглядом каждый дюйм её тела. Он смотрел на неё как опытный ювелир, годами оттачивавший мастерство распознавания граней и отблесков. Соль злилась, понимая, что ничего из того, что он сейчас видел, для Тори не в новинку, и в то же время испытывала едкое самодовольство от понимания, что она – другая. Она не была роковой красоткой из тех, что становились для Тори очередным завидным трофеем. Её угловатые плечи, маленькие коричневые соски на плоской груди, торчащие тазовые косточки и смущённо сжатые бёдра… Он никогда бы не купил ей пива, встреться они случайным вечером в кабаке. Но сейчас он смотрел на неё с такой страстью и жаждой, что, казалось, позабыл не только обо всех своих предыдущих похождениях, но и кем являлся сам. Соль неуклюже стянула с него рубашку, не дотянувшись до рукавов. Со штанами ему пришлось справиться самому – Тори едва не запутался в них, балансируя на узкой кровати. Соль смотрела на его обнажённое тело в полумраке ночной лампы и не верила в реальность происходящего. Разум охватило обжигающее мутное марево, словно кто-то поддал кипятка на раскалённые камни. Тори заметил, что она смотрит на него скованно, словно боясь даже взглядом переступить черту, и снова впечатал её в постель, по-хозяйски скользя ладонями по её извивающемуся телу.
– У тебя ведь это… уже бывало, да? – прошептал он ей в губы. Жар его дыхания опьянял сильнее самой крепкой на свете рисовой водки.
– Сто раз, – огрызнулась Соль, прикусив его за нижнюю губу.
Однако её самоуверенность улетучилась за секунду, когда она почувствовала в себе его горячие пальцы. Теперь она больше не могла сдержать стона и, обхватив Тори за шею, отчаянно вцепилась в него обеими руками. Он остановился, поймав её взгляд. Его лицо озарило удовлетворение, когда он увидел в нём целый калейдоскоп эмоций. Опешившая от неожиданности, напуганная, но в то же время молящая о продолжении, стыдясь собственной жадности, Соль поджимала губы, но её сбивчивое дыхание и раскрасневшиеся щёки выдавали её с головой.
В ту ночь их вспотевшие тела прижимались друг к другу, сливаясь в угловатой подростковой страсти. Его колено так и норовило соскользнуть с постели, и в один момент они слетели на пол, путаясь в одеяле, но не в силах оторваться друг от друга. Была в этом слиянии вся возможная проза жизни: убийственные для всякой романтики звуки, её беспокойные мысли о не до конца втянутом животе, целых три надорванных бумажных квадратика на прикроватной тумбочке… И все три пали жертвами отнюдь не страстной неудержимости, но невротичной сухости её нутра и опадающего от мальчишеского волнения достоинства, задевающего самолюбие своего обладателя пуще всех прочих любовных неудач. И в тот же самый миг была в этом слиянии и вся возможная поэзия. Как он придерживал её затылок, не давая биться головой о дощатый пол. Как она шептала его имя, сначала робко, боясь быть услышанной, но с каждой секундой всё отчётливее, всё наполненнее и влюблённее. Как простой и лишённый замысловатости акт близости тел был для этих одиноких детей больного мира
