class="p1">А он, с улыбкой затравленного, с дергающимися воспаленными веками, неверной походкой убегал от натиска толпы; его простертые, как у слепца, руки, к которым тянулось столько алчущих спасения, казалось, сами молили.
— Говори же, дон Таддео!
Он открыл рот, облизал пересохшие губы, видно было, как напрягается у него горло, но оттуда не вырывалось ни звука. И вот он уже на паперти, теперь все его видят. Вспыхнули рукоплескания — и тут же заглохли: он исчез.
— Он сказал что-нибудь? Что, что такое?
— Он поведал нам великую тайну, ведь творится бог знает что!
— Никто ничего не слыхал! Никто ничего не услышит! Святой подвижник умрет!
— Он спасет нас! Сейчас начнется проповедь. Пойдемте все в собор!
— В собор!
Толпа рекой потекла в храм, вскипая и клокоча на пороге. Топот, ропот и выкрики постепенно замерли в его стенах. Вскоре и отдельные отставшие ручейки влились туда же — и на опустевшей площади перед кафе «У святого Агапита» остался один Савеццо. Он стоял, склонив подбородок на скрещенные руки, и не двигался с места… Внезапно он повернулся, схватил со стола бутылку, грохнул ее о мостовую. И повалился на стул. Папаша Джовакконе вынырнул откуда-то из темной щели, поклонился, потер себе ляжку и пожелал получить за ликер. Савеццо сидел все в той же позе, подпирая висок кулаком. Джовакконе тронул его за колено, — и тут Савеццо с шумом вскочил на ноги, порылся в карманах, ничего там не нашел, сбил с ног хозяина и, стуча каблуками, побежал в собор.
Перед кафе «За прогресс» завсегдатаи, все так же окаменев, смотрели друг на друга. Но вот аптекарь снова радостно взревел и застучал деревяшкой.
— Нечего дурака валять, — накинулся на него Полли. — Надо подумать, как быть дальше.
— Пошли слушать проповедь, шут его дери! — предложил синьор Джоконди. — Может, дон Таддео скажет что-нибудь насчет «Взаимного».
— Адвокат сильнее, чем мы думали, — заметил синьор Сальватори деревянным тоном. — Вон ведь какую мину подвел!
— Кто же это мог предвидеть! — развел руками лейтенант. — Вооруженным силам вообще трудно действовать, когда неизвестно, чем дело кончится.
Негоциант Манкафеде тихонько заскулил.
— Довольно с меня! Запрусь дома в четырех стенах, а там — сожгите город или сравняйте с землей, мне все равно.
— Похоже, что мы дали маху, — сказал Полли, почесав в затылке. — Этот Савеццо, может, просто хвастун.
Городской секретарь с улыбкой рассматривал свои ногти.
— Недаром я говорил, что ничего не случится. А теперь я предлагаю, господа, отправиться в собор. В конце концов религия — наша единственная опора.
— А ведь верно, — поддержал его кум Акилле. — Самое разумное — быть там, где все.
— Мы можем стать так, чтобы не быть на виду, — предложил Полли. — А на случай, если победит дон Таддео, не худо, чтобы и мы там были.
— Мне тоже не мешает пойти по долгу службы, — сказал в заключенье лейтенант, и все отправились.
Аптекарь хотел было убежать, чтобы поведать адвокату о новом повороте событий; но общими усилиями его удалось задержать.
— Бессовестный, ты хочешь подвести нас, своих друзей!
У самого собора чуть не улизнул Манкафеде, но и он был пойман.
— Нехорошо, Манкафеде! В такую минуту!
На цыпочках протиснулись они через толпу, собравшуюся в притворе. В храме стояла устрашающая тишина, и только с главного алтаря доносился голос:
— Огонь! Все гореть будем!
Точно громом гремел этот голос в сотнях голов, с трепетом склоненных перед небесной грозой. Его раскаты эхом отражались от колонн и тоже обрушивались на смиренных молельщиков.
— Запылает не только дом Маландрини, но и дом Полли и дома на Корсо! Вся площадь будет охвачена огнем, и никто не будет знать, куда бежать от гнева господня.
Толпа содрогалась при каждом новом слове, сулившем ужасы и проклятья. Полли в смятении вертел головой:
— А может, у меня и правда горит?
— Ибо это и есть тот город, который оплакивал Иисус, оплакивая Иерусалим. Говорю вам: камня на камне не останется. Горе, горе! Уже рушится ратуша, и я вижу, как она погребает вас под своими обломками: тебя, Фьерабелли, тебя, Коккола, вас, женщины и… Ребенок… Держите ребенка!
Все вздрогнули. В часовне семейства Торрони с бедра трубящего ангела свалился один из малолетних Друзо и заскулил. Мать с громкими воплями бросилась к нему по головам молящихся.
— Час от часу не легче, — пробормотал кум Акилле, пристроившийся под клиросом. — А не называл ли он и меня, между прочим?
— Спешите в храм! — крикнул дон Таддео, и голос его, сорвавшись, перешел на визг. — Спешите в храм! Иначе не спасетесь от огненного дождя! Может быть, хоть этот кров сохранит вам господь, если будете молиться. Нет, господь всех вас взвешивает на своих весах: найдется ли среди вас хоть единый праведник, хоть единый… Ибо сроки исполнились…
Глаза священника блуждали, ощупывая каждое лицо, и всех бросало в жар, у каждого прерывалось дыхание. Губы его дрогнули, но не успели издать и звука, как где-то слабо вскрикнула женщина — это упала в обморок синьора Цампьери, а тут и другие заголосили рядом и подальше, закатывая глаза под лоб и зажимая рот руками, — и так по всему собору до самых ног священника. Дон Таддео медленно уронил голову на грудь и сказал упавшим голосом:
— Ни единого! Снизойди, огонь с небес!
Послышался стук: все повалились на колени. Склоненные затылки дрожали, словно в ожидании карающей руки. Толпа издавала звуки, похожие на то, как в забытьи хрипит умирающий.
— Пусть уцелеет один только дом! — визгливо потребовал дон Таддео. — Один во всем городе: на виа Триполи!
— Как? — раздались голоса, и все начали подниматься. Женщины хихикали. Молодые люди недоуменно переглядывались. В часовне рода Чиполла послышалась возня; кондитер Серафини выставил голову из-за надгробия доброй княгини Джиневры и сказал:
— А, вот вы где! Нынче вечером я приду и останусь у вас — ведь только вы и спасетесь!
Но Тео и Лауретта были не согласны:
Мы ничем не лучше других, и, уж если дон Таддео никому не дает пощады, несправедливо, чтобы спаслись мы одни.
И они зарыдали в носовые платки, между тем как мамаша Фаринаджи истово крестилась, не обращая внимания на дам, сидевших на передних скамьях, а долговязая Рафаэлла еще враждебнее и надменнее отвечала на враждебные и презрительные взгляды синьоры Камуцци.
Негоциант Манкафеде опустил руки, которые он щитком держал над головой, и выпрямился — со страху он сидел совсем съежившись.
— Как? Ну, нет, это плохая шутка! А я уже и в самом деле подумал, что дом мой стерт с лица земли, что дочь моя умерла
