и решим? А? Давай, старик, сейчас рассчитаемся, а? — Евлентьев сознательно ввернул словечко, которым часто пользовался Самохин. Он уже по себе знал, что обращение «старик» вносит в разговор нотку доброжелательства, если не сообщничества.
— Не понял? — нахмурился гаишник, но все–таки уловил Евлентьев в его голосе готовность все решить полюбовно.
— Затерялась тут у меня одна бумажка на черный день, отдам ее тебе, и расстанемся друзьями, — Евлентьев вынул из кармана сложенную купюру в сто тысяч рублей и протянул гаишнику.
— Сам печатаешь? — спросил тот, возвращая права.
— Когда время есть.
— Ну тогда дуй… Если остановят у Белорусского, скажи, что уже поговорил со мной.
— Счастливо, — и Евлентьев деревянной походкой подошел к машине, не торопясь сел, опустил ручной тормоз, медленно сдвинулся с места. Только сейчас дошло до него, какой опасности он избежал. Завтра утром все права, изъятые по Москве в эту ночь, оказались бы на столе у следователя, который будет заниматься стрельбой в районе Дорогомиловской. А так права в кармане, номер его гаишник вряд ли запомнит, а деньги заставят его молчать.
У Белорусского вокзала никто его не остановил, и, проскочив квартал по боковой дороге, он свернул на улицу Правды. Слепяще пылали огни казино, из переулка полыхнуло зарево еще одного казино, здание банка было ярко освещено, и охранники с короткими автоматами лениво прохаживались между броневиками, которым завтра предстояло развозить по Москве тонны денег.
И здесь никто не остановил Евлентьева. Бросив взгляд на верхние этажи, он убедился, что его окно светится, Анастасия не спит. Она наверняка видела из окна подъезжающую машину и уже стоит у двери — ждет, когда громыхающий лифт остановится на этаже.
«Сегодня она меня заждалась, — подумал Евлентьев, запирая машину. — А там… Там будет видно. Авось».
Следующим вечером, сидя в мастерской, в компании Зои, Варламова, его сына Миши и какого–то заблудшего и пьяного художника из Калуги, Евлентьев смотрел по телевизору московскую уголовную хронику.
Что–то рассказывала про инопланетные контакты Зоя, взбрыкивал от восторга молодой Варламов, сам Юрий Иванович носился по мастерской, заваривая чай, расставляя чашки, нарезая хлеб, потом метнулся в соседнюю булочную за пряниками.
Шла обычная вечерняя жизнь, и бутылка, которую принес Евлентьев, опустела быстро и незаметно. Увидев это, Варламов достал заветную бутылочку, и беседа, вольная и беззаботная, продолжалась.
А Евлентьев, что–то говоря, что–то отвечая и поддакивая, неотрывно смотрел на экран телевизора — показывали уже знакомый ему двор, щель между гаражами, рассыпанные там гильзы. Какой–то полный милицейский работник хмуро рассказывал, что все гильзы найдены, что по окнам известного банкира выпущена полная обойма из пистолета Макарова. Сам пистолет не обнаружен, но можно не сомневаться в том, что стрелявший наверняка уже от него избавился. Далее человек на экране высказал твердую уверенность, что покушение совершил профессионал, человек опытный и поднаторевший в делах подобного рода.
Евлентьев снова и снова всматривался в ту щель между гаражами, в которой он сидел вчера, остро ощущая устоявшийся запах мочи. И еще подумал он тогда, что, наверное, всегда или почти всегда преступление пахнет или, лучше сказать, воняет мочой. Течет ли она из трупа, или же преступления совершаются там, где стоит вонь человеческих отходов.
Следующие кадры о покушении на банкира заставили Евлентьева побледнеть. На экране возникла больничная палата. Журналист, азартно поблескивая глазами, с каким–то охотничьим жаром рассказывал, что находится в Институте Склифосовского, что жизнь банкира вне опасности, что врачи всю ночь боролись за его спасение и вроде бы того, что победили, к утру стало ясно, что больной выживет.
После этого на экране возникло упитанное, мясистое лицо человека с перебинтованной головой. Слабым, хриплым голосом он сказал, что не имеет версии происшедшего, что ночная стрельба полная для него неожиданность, поскольку его банк — заведение серьезное и никаких рискованных шуток со своими клиентами не допускает. Пострадавший заверил, что врагов у него нет и никогда не было. И, остро взглянув в объектив, добавил, как показалось Евлентьеву, глядя именно ему в глаза, что нет ничего тайного, что не стало бы явным, и он приложит все свои оставшиеся силы и всю финансовую, охранную мощь банка, чтобы это тайное стало явным как можно скорее.
Это была открытая угроза, и Евлентьев все прекрасно понял.
А потом на экране телевизора пошли кадры, от которых у него остановилось дыхание. Оказывается, был свидетель, был человек, который в момент выстрелов находился во дворе и видел, собственными глазами видел, как наемный убийца в темной куртке и вязаной шапочке сразу после покушения вынырнул из гаражей и бросился в арку. Через несколько секунд взвыл мотор машины, и когда свидетель, какой–то полоумный старикашка, выглянул из арки, то увидел лишь красные огни удаляющейся машины.
Дальнейшие слова передачи успокоили Евлентьева, и он облегченно перевел дух. Старикашка, не показанный, правда, на экране в целях безопасности, настаивал, что это была какая–то иномарка темного цвета, Wo в ней сидели двое.
Один, видимо, стрелял, второй поджидал сообщника в машине с заведенным мотором.
По рассказам старикашки составили подробный словесный портрет, и тут же, в передаче, итог усилий милицейских художников был показан на экране. Ев–лентьев увидел громилу с тяжелым взглядом, короткой черной бородой, с массивным подбородком и выступающими скулами. Получился явно кавказский тип человека, а авторы передачи не только не скрывали этого, но и открытым текстом заявили, что следствие отрабатывает кавказский, другими словами, чеченский след, поскольку последнее время именно чеченцы выступают на бескрайних российских просторах криминальными возмутителями спокойствия.
— Пока нет оснований впрямую обвинять чеченцев в совершении этого кровавого преступления, — заявил ведущий передачи, — однако, насколько нам известно, следствие активно изучает документы пострадавшего в поисках финансовых связей с Чечней.
Евлентьев досмотрел до конца, осторожно, будто за ним уже наблюдали с подозрением и пристальностью, перевел дух и только тогда обратил внимание, что младший Варламов опять допрашивает Зою о ее потусторонних приятелях, а та, порозовевшая и признательная за внимание к ее персоне, снова и снова рассказывала, как однажды ночью колыхнулась занавеска на ее окне и вошло существо с туманными неясными очертаниями, бесшумно приблизилось к ней сгустком темноты, и она почувствовала прикосновение мягкое, холодное и безжалостное.
Замерев от ужаса и не в силах произнести ни звука, Зоя ждала, что будет дальше, а дальше началось такое, от чего она вот уже несколько лет прислушивается к себе — не завелось ли в ней какое–нибудь инопланетной существо.
— Вы сколько выпили в тот вечер? — хохотал Миша, встряхивая кудрями и призывая всех присоединиться к его веселью.
— За свои пили, — потупилась Зоя.
