Они подошли к двери, которая выходила во внутренний двор. Полицейский стоял и держал ее нараспашку. Тайсона встретили холодные сумерки октября. Он заметил, что на западе небо раскрашено глубокой синевой, а над горизонтом вырисовывался красивый оранжево-желтый отсвет закатившегося солнца.
Полицейские окружили его стеной и проводили до штабной машины темного цвета. Церковь и коридор хранили мертвую тишину, но сейчас до него стали доноситься хриплые и грубые выкрики десятков людей, появившихся с тыльной стороны церкви. Тайсон увидел телекамеру. Его ослепили яркие вспышки, он увидел микрофоны на металлических подставках, но офицеры военной полиции мужественно отбивались от прессы. Из общей массы выделялся мужчина, который кричал что есть силы: «Отпустите его! Отпустите его!» Какая-то неизвестная женщина проскользнула через полицейский кордон и с рыданиями повисла у него на руке: «Да благословит тебя Господь!» Полицейский схватил ее и оттащил в сторону.
Тайсон чисто механически сел в машину. Сержант Ларсон устроился рядом, на заднем сиденье, а его напарник, открыв дверь с другой стороны, подсел к Тайсону слева. Обе двери клацнули, как голодные звери, и, перед тем как машина тронулась с места, сержант Ларсон сказал:
– Положите, пожалуйста, руки перед собой.
Тайсон выполнил просьбу сержанта, тот не мешкая защелкнул наручники. Тайсона удивила их тяжесть.
Машина медленно отъехала от церкви, прокладывая путь сквозь беснующуюся толпу, с включенными фарами и ритмичным звуковым сигналом. Водитель крепко выругался.
Полицейский, сидевший слева, сказал насмешливо:
– Ну, теперь мне не придется беспокоиться во время ваших ночных пробежек.
Тайсон повернулся – прямо на него смотрели бусинки глаз капитана Галлахера. Тайсон собирался ответить дерзостью, но, осознав свою несвободу, понял, что былое ерничество потеряло смысл.
Галлахер, казалось, почувствовал это тоже, голос его потеплел:
– Мы припаркуемся вон там на часок, но я тебе вот что скажу, Тайсон, – не хотел я тебя видеть в этой машине.
– Так точно.
Отделившись от неистовствовавшей публики, машина тронулась, сопровождаемая двумя военными джипами. Теперь они быстро катили по Ли-авеню.
Тайсон только что заметил, что человек, сидящий впереди, не был военным. Мужчина сказал ему, не оборачиваясь:
– Нам нужно поговорить, до того как объявят приговор.
– Не думаю, – ответил Тайсон Чету Брауну.
– Это мы еще посмотрим, – упрямо тряхнул головой Браун.
Теперь Тайсон понял, что движутся они в сторону Форт-Дикса.
Галлахер пояснил ему, следя за выражением его лица:
– Просто запрем на неделю. До понедельника. Потом... потом...
– Потом, – вступил в разговор Браун, – все будет зависеть от одного упрямого сукина сына. Тайсон отважился дать отпор:
– Да пошел ты... – но, кажется, никто не возражал.
Машина притормозила у офиса начальника военной полиции. Тайсон и глазом не успел моргнуть, как очутился в небольшой камере, стены которой были выложены серой кафельной плиткой. Сержант Ларсон ловко снял наручники и вышел, заперев за собой дверь на засов. Браун попытался разговорить его сразу же после ухода полицейских, находясь по другую сторону решетчатой двери.
– Все, что нам нужно, – это письменное подтверждение о том, что ты никогда до конца своих дней ничего не расскажешь.
– Отвяжись ты...
– Кроме, конечно, нескольких хорошо подобранных слов, которые передашь правительству и председателю суда о положительной стороне своего приключения.
– Иди прогуляйся.
– Надо сказать, что ты пока не нарушил ни одного пункта нашей сделки. Это похвально. И твой адвокат вел себя тоже прилично. – Браун вытащил из нагрудного кармана сложенные бумаги. – Прочти и подпиши.
– Можешь выбросить, Чет, я не возражаю, – насмешничал Тайсон.
– Здесь говорится, что ты не поднимешь вопрос о призыве на службу или не вынесешь на обсуждение то обстоятельство, что настоящие виновники преступления недосягаемы для закона. Правительство очень чувствительно к подобным вещам.
– Я тоже немного чувствителен.
Обхватив прутья решетки. Чет Браун внимательно рассматривал Тайсона, стоявшего всего лишь в нескольких футах от него. Браун сознавал, что даже за решеткой Тайсон представлял опасность, поэтому задумчиво спросил:
– А вам не приходило в голову, Бен, – он вдруг перешел на «вы», – что из двадцати пяти человек, замешанных в зверских расправах в местечке Май Лай, восемнадцати так никогда и не было выдвинуто ни одно обвинение, потому что их к тому времени демобилизовали? У правительства было достаточно времени, чтобы заткнуть эту брешь в своей репутации. А из тех причастных к преступлению людей, которые еще находились на действительной службе, многие так никогда и не привлекались, потому что местное командование не выдвигало таких обвинений, которые выдвинул против вас генерал Питерс. Безусловно, его к этому подтолкнули, причем очень активно. Да, но тех, кого судили за делишки во Вьетнаме, оправдали, всех, кроме Колли. Прошло много лет, а военная законодательная система не изменилась. Правительство, министерство юстиции желают поменять хоть что-то в ней, чтобы Соединенным Штатам больше никогда не приходилось краснеть за неспособность осудить своих военнослужащих за военные преступления. Это благородная цель.
– Она настолько благородна, что никто так и не вспомнил о ней в течение двадцати лет.
– Ну, предположим, так оно и есть, но самое главное в том, что армия не хочет, чтобы ее система менялась. Поэтому и завязалась схватка. Все, что нам от вас требуется, – не вступать в дебаты.
– Кому это нам?Если бы я знал, на кого вы работаете, я бы, пожалуй, прислушался к вам.Может быть, вас подослал Пентагон. Откуда я знаю? А может, вы из военной прокуратуры.
– Может быть. А может быть, я просто гражданское лицо. Это не имеет значения.
– Еще как имеет, – взбунтовался за решеткой Тайсон.
Браун потряс бумагами.
– Если вы черкнете здесь, президент в течение тридцати дней подпишет приказ о помиловании, независимо от вынесенного вам приговора. А пока вы посидите в Форт-Диксе.
– А где же ты был до вердикта, морда? Когда ты был нужен мне?
Браун хитро улыбнулся:
– Я никак не мог повлиять на вердикт, а на приговор тем более не смогу повлиять. Я не вхож в круг военных присяжных. Но я могу обратиться по команде и добиться, чтобы вас освободили... скажем, ко Дню Благодарения[28]. Представляете, жареная индейка в столовой вашего дома в Гарден-Сити. Она гораздо вкуснее той, которую подадут в Ливенворте.
– Ты обыскивал мой дом, мерзавец, – не сдержался Тайсон.
– Служба чистки поработала в вашем доме.
– Ах ты дерьмо!
Браун просунул свернутые бумаги сквозь железные прутья, и они упали на середину камеры.
– Наряду с теми пунктами, о которых я говорил, здесь есть и другие, например, не давать интервью представителям прессы, не делать никаких публичных заявлений ни письменно, ни устно, и так далее. Я же, в свою очередь, восстанавливаю ваше доброе имя и возвращаю вас на хорошо оплачиваемую работу.
Тайсон покосился на бумаги, раскиданные по цементному полу.
– О'кей, Чет. Я прочту, если ты уберешься отсюда.
– Хорошо. Салют, амиго.Спокойной ночи. Да, а ты хорошо владеешь собой, я бы на твоем месте наложил в штаны. А в понедельник, когда тебе впаяют от десяти до двадцати строго режима, ты только посмеешься над ними, если согласишься сотрудничать.
– Хорошо.
– Сегодня вечером посетителей у тебя не будет, поэтому даже не думай отдавать это своему адвокату. Я вернусь к шести утра. Подписывай или не подписывай.
– А как насчет моего экземпляра?
Браун неслышно рассмеялся и покинул мрачные казематы.
Бен с тоской оглядел новое место своего обитания и повалился на койку. Он долго смотрел на белые пятна писчей бумаги, потом лениво стянул ботинки и закрыл глаза.
Сержант Ларсон подошел к двери камеры.
– Ужинать будете?
– Нет, спасибо.
– Звонил ваш адвокат, – Ларсон огляделся по сторонам, – и сказал, что приедет к вам к семи часам. Он хочет поговорить о вашем заявлении для смягчения приговора.
– Я подумаю об этом, – пообещал Тайсон, переворачиваясь на другой бок.
– Я что-нибудь могу для вас сделать?
– Дайте ключи.
Ларсон растерянно улыбнулся.
– В вечерних газетах только о процессе и пишут. Хотите почитать?
– Если вы, сержант, читали хотя бы об одном трибунале, считайте, что прочли о всех.
– Послушайте, на что похож бой, а? – спросил Ларсон, испытывая живой интерес к прошедшей войне.
– Трудно сказать. – Вопрос застал Тайсона врасплох.
– Вы участвовали в бою?
– Да. Но теперь-то я дома. Война кончилась.
