Пирс обернулся и с ненавистью посмотрел на Тайсона, потом впервые внимательно оглядел собравшихся зрителей и снова обратился к присяжным:
– Вы, я и любой другой, обладающий хоть каплей человеческого сострадания и пониманием, могли бы найти объяснения и простить подсудимого за то, что он сделал, и за то, что ему не удалось сделать в течение тех двадцати или сорока минут. Но кто сможет простить за то, что случилось потом? Кто сможет простить и понять офицера вооруженных сил США, тайно вошедшего в сговор со своими подчиненными, чтобы избежать правосудия, подтасовывая истинные события и маскируя совершенное преступление честным боем с вражескими отрядами? Кто может понять или простить такое?Кто может простить укрывательство тяжкого позорного преступления, которое продолжалось до сего момента? Кто может простить офицера за нарушение долга лишь потому, что он был абсолютно уверен, что его минует расплата за массовое убийство? Кто может простить офицера армии США, на которого возлагались особое доверие и надежда, когда он давал присягу?
Пирс сделал несколько шагов к столу защиты и, повернувшись лицом к суду, сказал в заключение:
– Правительство представило суду факты, которые, без всякого сомнения, подтверждают нарушение «Кодекса военных законов». Речь идет об убийстве, подпадающем под статью 118-ю кодекса, две части которой точно определяют суть этого нарушения, заключающегося в действиях подсудимого, которые угрожали жизни и здоровью людей и привели к их уничтожению.
Полковник Пирс шумно сел за стол под одобрительный шепот своих коллег Вейнрот и Лонго.
Полковник Спроул повернулся к Корве, жестом приглашая его к выступлению.
– Желает ли защита взять заключительное слово?
Корва встал, распрямляя впалую грудь и узкие плечи.
– Да, Ваша честь.
Корва засеменил к центру зала, потом остановился и выдержал паузу.
– Если позволит военный судья и члены жюри, я начну. Вы заслушали дело лейтенанта Тайсона, гражданина Соединенных Штатов. Ричард Фарли и Стивен Брандт, которые свидетельствовали против подсудимого и чьи показания еще требуется доказать, обвиняют его в совершении тяжкого преступления – убийства. Если мы поверим тому, что свидетели без предубеждения относятся к подсудимому, тогда мы не сумеем понять истинные мотивы и глубинный смысл их показаний. Даже если мы поверим мистерам Брандту и Фарли, свидетельствовавшим об убийстве, а защита не настаивает на обратном, тогда мы должны сосредоточиться на двух словах: «расстрелять их», то есть тех словах, которые, по утверждению Брандта, сказал подсудимый, отдавая незаконный приказ. Фарли в своих показаниях истолковывает этот прямой приказ несколько иначе. Итак, мы опустим тот факт, что свидетели обвинения не могут вспомнить через восемнадцать лет имена, местонахождение и высказывания своих товарищей. Но тогда выходит, что мы вынуждены поверить Стивену Брандту, заявившему, что он хорошо помнит, как лейтенант Тайсон сказал: «Расстреляйте их». Мы должны верить его заявлениям о том, что лейтенант Тайсон ничего не предпринял, чтобы остановить готовящих убийство солдат. Хотя Стивен Брандт не может даже вспомнить, кто совершал террористические акты, которые, как он утверждает, происходили на его глазах. Стивен Брандт обладает выборочной памятью.
Корва перевел дыхание и недоверчиво покосился на место для свидетельских показаний, а потом в сторону Пирса. Повернувшись лицом к присяжным, адвокат продолжил выступление:
– Обвинение призывало обратить ваше внимание на тот факт, что показания двух свидетелей обвинения разнятся во всех отношениях. Но когда свидетели упоминают о лейтенанте Тайсоне, в их заявлениях прослеживается едва различимое несоответствие. Если мы склонны верить тому, что отличия в показаниях свидетелей являются результатом видения события с разных точек зрения, тогда почему оба свидетеля инкриминируют подсудимому одно и то же?
Корва сердито выпятил губы вперед и фыркнул:
– Брандт. – Достав из кармана платок, адвокат с презрением высморкался. – Брандт сообщил вам, что испугался за свою жизнь. Что к нему после инцидента подошли члены взвода и начали угрожать. Если мы верим этому, почему мы не верим, что лейтенант Тайсон тоже испугался за свою жизнь? Обвинение утверждает, что подсудимый вступил в тайный сговор со своими подчиненными, чтобы скрыть это предполагаемое преступление. Если мы верим Брандту, что план о сокрытии преступления вынашивался в бункере и что Брандт пошел на это только для того, чтобы спасти свою жизнь, почему же мы тогда не верим, что мотивация поступков подсудимого была адекватной? Не вызывает сомнения тот факт, что если и были среди солдат этого взвода двое непричастных к кровопролитию, то их звали Бенджамин Тайсон и Стивен Брандт. В показаниях свидетелей вырисовывается картина не только беспричинной резни, но и вспыхнувшего мятежа. И хотя защита соглашается с определенными обстоятельствами этого дела, она не признает тот факт, что лейтенант Тайсон не обратился ни с письменным, ни с устным рапортом относительно обсуждаемого инцидента. Обвинение просит вас сделать заключение о том, что никакого рапорта не было. Присяжные обязаны принять во внимание, что ни один разумный человек и не подумает докладывать о подобных вещах, когда его жизнь находится в непосредственной опасности. Если лейтенант Тайсон передал по радио командиру роты ложное сообщение, окруженный по крайней мере десятью здоровяками, которые только что совершили массовое убийство, то вы, я думаю, справедливо рассудите, что он поступил разумно. И в последующие дни, пока он еще воевал, находясь под интенсивным вражеским огнем, вы можете сделать вывод, почему он ничего не доложил своему командиру. Но вскоре лейтенант Тайсон получил ранение в ногу и был эвакуирован. Так может ли обвинение, два свидетеля или вообще кто угодно говорить о том, был ли написан рапорт или передан устно? А не возникала ли у вас мысль, что лейтенант Тайсон рассказал капитану Браудеру о случившемся и что капитан Браудер не успел передать сообщение командованию, потому что его убили 21 февраля? Проводился ли целенаправленный поиск в армейских архивах документального подтверждения того, что подсудимый выполнил свой долг – сообщил о нарушении закона? Возможно, что нет. Но это не доказывает, что подсудимый не написал рапорт. А может статься, что он доложил о бесчинствах своих молодчиков и письменно и устно, но никаких мер принято не было. Что же ему прикажете делать? Составить повторный рапорт? Да. А если он это сделал? И вновь не получил никакого уведомления? К какому он выводу должен прийти? Что рапорт потерян? Умышленно потерян? Разве впервые случаются подобные вещи? А когда лейтенанта Тайсона ранило и его эвакуировали на санитарное судно, а потом он покинул южноазиатский театр военных действий, какую ответственность он мог нести за этот инцидент? Должен ли он был жаловаться в судебном порядке? Вряд ли. Делал ли он это? Возможно. Доказало ли обвинение что-нибудь обратное? Не доказало. Разве не в том состоит обязанность обвинения, чтобы доказывать вину подсудимого, а обязанность защиты – опровергать это?
Корва чуть не вплотную подошел к столу присяжных.
– Несомненно, обвинение доказало мне, что убийство невиновных и беззащитных произошло в том же месте и в то же время, как и указывалось в обвинительном акте. Меня это убедило. Но чудовищность этого преступления не должна ассоциироваться с виновностью подсудимого в этих событиях. Факт преступления не устанавливает презумпцию виновности того, кто оказался на месте его совершения. Если же получится наоборот, тогда подсудимыми должны оказаться по крайней мере еще двое: Брандт и Фарли.
Корва отвесил легкий поклон, выказывая скорее не галантность, а насмешку, и вернулся на свое место.
Стоявший за кафедрой полковник Спроул некоторое время скорбно молчал, следя за тем, как Корва сортирует и укладывает документы на своем столе. Наконец судья сказал полковнику Пирсу:
– У обвинения есть опровержение?
– Да, Ваша честь. – Пирс поднялся и посмотрел на Корву хищным взглядом. – Предложение защиты посадить государственных свидетелей на скамью подсудимых нахожу оскорбительным. Если бы подсудимый выполнил свой долг, как подобает офицеру, то никого бы из нас здесь не было.
Разъяренный адвокат вскочил с места и в последующем заявлении излил всю свою желчь:
– Если свидетели восемнадцать лет назад сговорились лгать и скрывать преступление, то нет никаких оснований верить тому, что сейчас они говорят правду.
Немногословный Спроул прервал их пикировку.
– Достаточно, джентльмены. – Он спросил прокурора: – У обвинения есть что-нибудь еще?
– Нет.
Спроул спросил то же самое у Корвы, заранее зная, что получит аналогичный ответ.
