этого делать нельзя. Пилотка слетела с головы, он сделал движение ее поднять, но сразу же и забыл и стоял перед Надеждой с непокрытой головой.
— Не узнаешь, Надийка?
— Ой, Сашко! — кинулась к нему Надежда сама не своя. — Да разве ж можно тебя узнать! А бравый-то какой! Да еще с усиками!
И обняла его, и поцеловала.
Заречный земли под собой не чуял от счастья. Заметив повязку на ноге, испугался:
— Ты ранена?
Надежда рассмеялась:
— Узнаю тебя, милый друг мой. Ты и тут обо мне больше, чем о себе, беспокоишься.
— Я всю войну о тебе беспокоился.
— Знаю. Спасибо, Сашко.
— Откуда ты знаешь?!
— Читала твои письма к дяде.
— Читала?! — растерялся Заречный и нахмурился от досады, как будто вдруг почувствовал, что опять теряет ее. — Я не хотел, чтобы ты их читала.
— Ну почему же? Дурашка ты! — Назвала его «дурашкой», как в детстве, в пору школьной дружбы. — А я рада, что читала. Ждала адреса. Так хотелось самой тебе написать! А что у тебя с рукой?
— Пустое! Царапина!
— А почему ты дяде перестал писать? У тебя что-то случилось?
— Было всякое!
— Я слышала, что какой-то негодяй хотел тебя наказать. В штрафную загнал.
— Кто это тебе сказал?
— Петро Степанович Гонтарь. Генерал ваш.
Теперь уже засмеялся Заречный.
— Так то ж не меня. То дружка моего. — И обернулся к машине. — Слышишь, Андрей? Иди сюда!
Надежда уже краешком глаза заметила, что из-за дверцы выглядывает военный, как-то необычно заинтересовавшийся их беседой. Но она не придала этому значения. Ничего удивительного: каждому приятно видеть встречу друзей.
Военный в чине лейтенанта инженерных войск быстро выскочил из машины, одернул шинель и поспешил к ним. Еще издали бросилось в глаза властное выражение его лица.
— Это командир одного из моих подразделений, — пояснил Заречный. — И задушевный друг мой. Кстати, он тебя знает.
— Откуда?
— А разве ж мог я не сказать о тебе другу?
Это вырвалось у него непроизвольно, словно он хвалился, как много думал о ней. Но сразу же и смутился, почувствовал, что слишком уж бравирует своею заботой о Надежде, понурился:
— Прости, Надийка. Тебе это, верно, неприятно.
Надежда снова рассмеялась.
— Ох, Сашко! Узнаю тебя все больше. Каким ты был, таким остался!.. Извини, прости, может, что не так. Эх, ты!
— А я вас знаю, — подошел лейтенант, улыбаясь, — вы Надежда.
— И я тоже знаю вас, — проговорилась Надежда и осеклась.
— Разве? — бросил он взгляд, полный угольков.
И этот гордый взгляд убедил ее, что это он, тот, с кем так странно встретилась она в лагере, кто после услышанной от Субботина исповеди почему-то часто тревожил ей душу и даже являлся во сне.
— Мы уже встречались с вами, — подавляя волнение, сказала Надежда.
— Где могли мы встретиться?.
— У Субботина. Помните?
Она умышленно обошла слово «лагерь», чтобы не причинить боли этим воспоминанием.
— У Субботина? Так разве это вы тогда приезжали?
— Я!
Ей так и хотелось пошутить: «А вы испугались меня. Бежали». Но снова сдержалась.
— Каких только чудес не бывает на свете! — воскликнул он, пораженный, и бросился к ней, желая схватить ее на руки, но не схватил, а только взял руку и пожал ее и тут же почему-то взял за руку и Заречного. — Невероятное чудо, которое вызывает у меня и горечь и радость! Если бы вы знали, как я вам благодарен!
— За что? — удивилась Надежда. И, уловив во взгляде Сашка знакомые ревнивые искорки, прямо спросила: — За то, что испугала вас?
— Да. Именно за это. Мне тогда так захотелось вырваться из того невыносимого окружения! Не примите за бахвальство, но я был уверен, что на фронте смогу принести больше пользы, и если уж по душам, то и искупить грех. Однако Субботин не отпускал. И тогда вы своим появлением придали мне смелости, явились той каплей, которая переполнила чашу. Но я тогда бежал от вас. Почему? Этого никто не знает, даже и мой друг. Ты прости, Саша, — обратился он к Заречному, — но это такое черное в моей душе, что мне противно было тебе открываться. Но когда-нибудь расскажу.
— О, вижу, ты действительно великий грешник! — засмеялся Заречный. — Недаром же немцы вымаливают ад для тебя за Донец. А какие проклятия они шлют тебе сейчас еще и за Хортицу!
Надежда поняла, что это о Турбае с таким восторгом рассказывал Гонтарь, и порадовалась в душе, что справедливость победила, что судьба вернула ему честь и достоинство человека.
— Вы больше не видели Субботина? — спросил Турбай.
— Нет, не видела, — покривила душой Надежда. Не хотела заронить в его душу жгучие догадки: знает или не знает она его трагедию.
Заречный спохватился:
— Ну, Надийка, нас ждут. Должны спешить. А ты как тут очутилась? Наверное, с группой?
— Да. И Морозов с нами.
— О Морозове слышал. Ну, береги себя, а меня, если можешь, не забывай.
— Не забуду, Сашко. Никогда тебя не забуду. — Она обняла и поцеловала его на прощание. — Счастливо тебе, Сашко…
— До свидания! — подошел к ней взволнованный Турбай.
— До свидания, Андрей! — посмотрела она на него сквозь слезы. — Я рада за вас, — подчеркнула все же, что знает о его подвигах. — Очень рада. И буду молить судьбу, чтобы она оберегала вас.
— Спасибо!
Машина снова рванулась по стерне, обгоняя грузовые, вздымая клубы пыли. Она уже выскочила на бугор, уже еле виднелись руки, махавшие Надежде, а она все еще стояла, смотрела ей вслед, даже руки не подняв на прощание. Стояла, взволнованная, растревоженная.
IX
В скором времени по той же дороге в штабной колонне тронулась и группа Морозова. Отправились внезапно, как по тревоге, и теперь неслись так, словно боялись опоздать. Солнце уже поднялось, пригревало, плавило на стерне иней и золотило беспредельность степи.
За холмами вставали новые холмы, а между ними, будто реки, туманились овраги. И Надежда с волнением вглядывалась в даль. Вон за той горой покажется Днепр. Никогда еще не колотилось так сердце, никогда не перехватывало так дыхание. И, когда взбирались на ту гору и колонна замедлила ход, хотелось выскочить из машины и побежать, чтобы поскорее взобраться на этот последний перевал.
Грохот боя заметно утихал. Он перекинулся за Днепр и доносился глухими раскатами, как далекая гроза. Туда беспрерывно летели наши самолеты. Волна за волной. И уже не было господства в воздухе хищных «мессеров», «юнкерсов», как во время отступления, когда они бросались на каждую машину и даже гонялись за людьми.
Параллельно колонне по боковым степным дорогам и тропам шли женщины с детьми, узлами, торбами. Это те, что скрывались
