К этим дням относятся воспоминания Ф. Ф. Зелинского о последнем посещении Семенова. “Одет он был все еще не по-европейски, но имел гораздо более благообразный вид”. Мемуарист заканчивает свой рассказ так:
“По его уходе прислуга говорит мне:
— Какой странный барин... И на барина не похож, а все-таки чувствуешь, что барин.
— Что же вы в нем нашли странного?
— Глаза... Глаза-то какие!
— Какие же именно?
— Как у праведника”.
6. УХОД
“Он бросил все привычки культурной жизни; конечно, совершенно свободно отказался от курения, мясоедения и т. п. Отказался от собственного крова, от белья, бритья; он сделался странником в народе”[413]. Денег не признавал, батрачил за хлеб[414].
После того что Семенов порвал с жизнью дворянской интеллигентской среды, к которой принадлежал по рождению и воспитанию, несколько лет он еще по инерции появлялся в печати. Его вполне символистские стихи помещены в альманахе “Северные цветы ассирийские” на рубеже 1905 и 1906 годов. Публикации за 1906 г., когда Л. Семенов занимался революционной работой среди крестьян, сидел в тюрьмах, пережил суд и смерть М. Добролюбовой, нам неизвестны. В записках М. А. Бекетовой, тетушки Блока, отмечено под 25 декабря 1906 г., что Семенов после тюрьмы стал “очень горд и надменен. Думает, что правы одни социал-демократы и презирает поэтов. Признает только Андрея Белого” (ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 620). На протяжении 1907 г. журнал “Трудовой путь” с 1 по 4 и с 6 по 9 номер, на самом видном месте, печатает стихи и прозу Семенова, но это уже совсем новый писатель: он открыто тенденциозен, осуждает социальное неравенство, жестокость и гнет власти, смертную казнь, изображает неправый суд и тюрьму. Он увлекся Марксом, Чернышевским, его книгой “Что делать?”, пишет о ней Блоку с присущей ему страстностью, склонностью к предельным оценкам и поступкам: “По силе мысли и веры она равняется разве что явлению Сократа в древности”[415]. Рассказ “Проклятие” выделил Блок в статье “О реалистах” (“Золотое руно”. 1907. N 6). Без малейшего сомнения Семенову следует атрибутировать рассказ “Городовые” из 9-го номера этого журнала, подписанный инициалом “С”: его текст почти дословно совпадает с одним из центральных эпизодов записок “Грешный грешным”. Отчасти схожая тематика проникает и в стихи. Приводим пример новой поэтической манеры Семенова.
ПРОКЛЯТИЕ Они цветы мои сорвали, —
Я нес им песни и цветы, —
Они цветы мои сорвали
И растоптали все мечты.
Сорвали белые одежды.
И тело нежное мое
За песнь, за счастье, за надежды,
За волю к жизни в ранах все.
Связали руки мне ремнями
И в поле выгнали меня,
Клеймя последними словами,
Как вора дерзкого кляня.
И вот я голый, сирый в поле,
Приходят псы меня лизать,
Гуляет ветер здесь на воле,
Мне нечем раны повязать.
Но Бог не знает тем пощады,
Кто нагло рвет Его цветы,
Кто в них не ведает отрады,
Кто топчет детские мечты.
И стал я призраком проклятым
Им в их приютах и домах,
Хожу по улицам, по хатам
И вызываю всюду страх.
Не знают в снах они покою:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
То я пред ними мертвецом,
То, словно пес, в ночи завою,
То голый встану под окном...
“Пророк” Лермонтова начинается там, где кончается “Пророк” Пушкина. Стихотворение Лермонтова показывает судьбу пророка-поэта-человека, который внял требованию Бога. Это стихотворение Семенова развивает тему дальше, предельно заостряя тему страданий, на которые обречен пророк-поэт-человек, и поднимает тему расплаты его гонителей за злобные гонения. Именно в это время Горький неодобрительно отзывается о Блоке, а Семенова называет среди тех литераторов, с которыми соотносит будущее русской литературы (ЛН. Т. 92, кн. 4 С, 239).
Однако некоторые связи с высокой культурой Семенов сохраняет. В декабре 1906 г. он присутствует на репетиции “Балаганчика” Блока в театре В. Ф. Комиссаржевской, 1 февраля 1907 г. читает свои стихи на вечере в Петербургском университете (ЛН. Т. 92, кн. 2. С. 154-155).
В следующем, 1908 году, в 8-й книжке “Вестника Европы” появился рассказ Семенова “Смертная казнь”. Публикации предпослано письмо Толстого, горячо рекомендующего произведение: “По-моему, это — вещь замечательная и по чувству, и по силе художественного изображения. Хорошо бы было ее напечатать и напечатать поскорее”. Казни, которыми правительство отвечало на индивидуальный террор революционеров, стали трагедией русского общества. Если при Александре I было казнено 24 человека, при Николае I — 41 человек, при Александре II — 116 человек, при Александре III — ЗЗ человека, то при Николае II казнено было 6107 человек. “Смертная казнь” Семенова прочно заняла место среди наиболее выдающихся сочинений, обличавших массовые казни тех лет, наряду с “Немогу молчать” самого Л. Толстого, “Бытовым явлением” В. Короленко, “Рассказом о семи повешенных” Л. Андреева, “Старым домом” Ф. Сологуба[416].
Восьмая книга “Литературно-художественного альманаха издательства “Шиповник”” (СПб., 1909) открывается значительными циклами Семенова “У порога неизбежности” и “Листки”. Они занимают три печатных листа. Первый из них имеет обширный эпиграф из Библии, из Книги пророка Амоса (стихи 8: 11-14), и начинается текстом, промежуточным между верлибром и прозой, носящим на себе следы влияния со стороны стиля поэмы-трактата Ницше “Так говорил Заратустра”. Эти два влияния — такие мощные, столь громко спорящие между собой — Библии и Ницше — распространяются на оба цикла.
За двумя “песнями” помещено несколько очерков о смертях близких людей. Затем следует вполне толстовская страница. Пьянство, наука, искусство, военное дело, шахматы, — говорит Семенов, — суть лишь разные способы, выдуманные обеспеченными классами, чтобы спрятаться от жизни. Далее воспоминания о расстреле безоружного шествия 9 января 1905 г., о сестре Маше Добролюбовой... повествование становится все более смутным... переходит в сны, напоминающие сны в романе Чернышевского “Что делать?”, которым Семенов увлекся, придя в революцию в 1905 г.
Цикл “Листки” остается в кругу тех же идей. Но они разрабатываются в афоризмах, фрагментах величиной от одной строчки до полустраницы, создающих в совокупности пессимистический образ времени и человека. Невозможно освободиться от впечатления, что на этих текстах лежит отсвет стихотворений в прозе Тургенева “Senilia”. Мы не знаем прямых свидетельств увлечения Семенова Тургеневым, но в начале века тургеневские стихотворения в прозе оплодотворили творчество очень широкого круга авторов самой разной эстетической и идеологической ориентированности[417], и с возможностью влияния стихотворений в прозе на “Листки” необходимо считаться.
Каждый из фрагментов посвящен какой-то одной теме: смерти; бессмысленности жизни; снам и их неразличимости, с одной стороны, от смерти, с другой — от жизни; своими идеалами автор называет свободу от любых условностей и веру. “Люди, я хотел бы вам отдать все, все, что только могу”, — говорит Семенов.
