Позже, приведя это стихотворение в записках “Грешный грешным” после рассказа об уходе и смерти Толстого, Семенов подвел итог их отношений (см. с. 307 наст. изд.).
С 1907 г. Семенов жил главным образом среди сектантов. Занимался крестьянским трудом, полгода работал шахтером. Денег не признавал, нанимался батрачить за стол и ночлег. С августа 1908 г. по январь 1909 жил в Самарской губернии, особенно сблизился с A. M. Добролюбовым, братом Маши, и весь этот год провел у него в колонии его последователей, сектантов-добролюбовцев. Однако, согласно сообщению биографа Добролюбова, из-за возникшего между Добролюбовым и Семеновым соперничества Семенову пришлось уйти[438].
Преуспевавшие на государственной службе Семеновы-Тян-Шанские с любовью и уважением относились к духовным исканиям Леонида. Его дед Петр Петрович в тех редких случаях, когда Леонид посещал его дом в Гремячке, подолгу беседовал с внуком наедине. Младший брат Александр вспоминает, как однажды вечером за чаем в отсутствие Леонида зашла о нем речь и некоторые из членов семьи стали говорить о нем “менее мягко, чем обыкновенно”. Тогда Петр Петрович встал со своего места, призвал всех присутствовавших к молчанию и “громко, проникновенно, по-старинному, слегка нараспев произнес наизусть стихотворение Лермонтова “Пророк”. Потом сказал: “Вот мой ответ относительно Леонида, за меня отвечает Лермонтов”” (Летопись. С. 146). И вышел из комнаты, очевидно, взволнованный. Он лучше других понимал, кто нужен им — большой, благополучной, укоренившейся в быте и систематических размеренных занятиях семье — правдоискатель, человек с больной совестью, пророк, чья душа была “призвана к борьбе с тьмою и злом нашей жизни”, по словам Андрея Петровича, дяди Леонида[439]. В это время Леонид называл себя монахом в миру.
Семенову пришлось пережить преследования властей по лживому обвинению, исходившему от одного из помещиков-ретроградов, в подстрекательстве крестьян к бунту. Во время объяснений с губернатором и другими чиновниками он держался с большим достоинством. По своему обыкновению, называл их братьями и обращался на “ты”. На его стороне было нравственное превосходство, сознание правоты, они же не скрывали растерянности, не умея понять блестяще образованного аристократа, внука вельможи, нанимающегося класть печь крестьянину.
Между 1907 и 1912 гг. много страданий принесла Семенову воинская повинность. Убеждения не позволяли ему служить в армии. При всем желании властей избежать конфликта, обойти закон было невозможно. Отец Леонида поехал посоветоваться к Столыпину. Тот указал единственную возможность — поместить Леонида в дом умалишенных для испытания его душевного здоровья. Это жестокое предписание было исполнено. Дядя Л. Семенова Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский сообщает, что племянник был заключен в сумасшедший дом в Казани и посажен в общую камеру с душевнобольными[440]. Такую цену пришлось ему заплатить за верность своим взглядам. Брат Александр сообщает, что именно здесь, спасаясь от нравственной пытки, Л. Семенов начал писать “Грешный грешным”.
Однако сам Леонид Семенов и брат его Михаил в историко-биографическом романе “Жажда” об этом эпизоде не говорят; никаких документов, подтверждающих этот эпизод, найти не удалось. Переписка с Толстым ясно говорит, что до середины 1910 г. планов поместить Семенова в дом умалишенных не было. В августе 1994 г. мы предприняли разыскания, но ни в Государственном архиве Республики Татарстан, где находится фонд Казанской психиатрической больницы (часть документов утрачена), ни в архиве самой больницы, где на чердаке аккуратно подобранные, в связках по годам, а в пределах года по алфавиту, хранятся истории болезни пациентов, следов пребывания Л. Семенова обнаружить не удалось. В “Списке штатных больных <...> за 1912 год” и в “Списке сверхштатных больных <...> за 1912 год” имя Л. Семенова не значится. За предыдущие годы такие списки отсутствуют. Хранитель Дома-музея П. П. Семенова-Тян-Шанского в Гремячке В. А. Мещеряков написал мне о Леониде Семенове (без всяких пояснений): “В доме умалишенных он никогда не был”. Мещеряков многое знал через живое предание о Семенове; к его словам следует отнестись предельно внимательно. Вопрос нуждается в дальнейшем изучении. Сейчас прояснить его мы не в состоянии.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В это самое время в литературе происходили великие потрясения. В поэзию входили Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Хлебников, Пастернак, Маяковский, Цветаева. Предопределялись пути русской поэзии на сто лет вперед. Все это прошло мимо Семенова. Даже Есенин, Ширяевец, Клычков, которые могли бы привлечь его внимание как выразители устремлений крестьянства, никак его не заинтересовали. Он помог войти в литературу Клюеву, но только потому, что Клюев прямо к нему не раз обращался за поддержкой. Он жил совсем в другой стране. Не в мире поэзии, напряженного художественного творчества, а добровольно устранившись от декаданса-ренессанса культуры начала XX в., от борьбы за новый поэтический язык, новый стих, новый стиль, новые смыслы.
Духовная работа шла непрерывно. В 1915-1916 гг. совершился поворот Семенова к православию. Он дважды посетил Оптину Пустынь, его ласково встретил старец отец Анатолий. Стремившийся всегда пройти любой путь до конца, Семенов решил принять монашеский постриг. Однако неожиданно для себя он не получил благословения от своего старца. Вместо этого через некоторое время отец Анатолий благословил его принять сан священника и жениться.
Сестра Семенова повествует о том, что Оптину Пустынь Толстой и Семенов посетили вместе[441]. При том, как подробно изучена жизнь Толстого, такой важный поступок был бы известен. Это стало бы событием не только личностного, но и мирового значения: это означало бы, что непримиримый критик православной церкви, отлученный от нее, раскаялся в своем отпадении от нее и вернулся к ней. Мемуаристка писала об этом в глубокой старости. И все же не мог такой важный эпизод ее воспоминаний возникнуть на голом месте. Мы склонны думать, что надежду примирить Толстого с церковью и совершить совместное с ним паломничество в Оптину Пустынь Семенов вынашивал.
Женою Семенова должна была стать Софья Григорьевна Еремина. Это была чистая крестьянская девушка, на которую Семенов имел неограниченное влияние. Отец ее был сектантом-скопцом: он вознамерился вовлечь в эту изуверскую секту и дочь. Вообще-то приверженцы многочисленных сект были люди мыслящие, взыскующие правды. В этом смысле заслуживают уважения. Незаурядным человеком был и Григорий Васильевич Еремин (о нем: ЛН. Т. 92, кн. 4. С. 513). Семенов сектантов любил, жил среди них, чем мог помогал, заступался за них, обращаясь к покровительству А. Ф. Кони[442]. Но со скопчеством примириться он не мог. Для женщин скопчество означало, в частности, выжигание грудей “до кости”. Силой своего авторитета Семенов спас Софью от этого ужаса. Брат Михаил в “Жажде” подробно описывает всю драму.
В обстановке столыпинской реформы совершился поворот Семенова в сторону большей практичности. Он захотел создать маленькое образцовое (и здесь стремление к совершенству!) хуторское хозяйство. В 1914 г. дед выделил ему в стороне от Гремячки, на опушке леса “Кареевская дача”, две десятины земли (другие опубликованные данные не заслуживают доверия). Леонид с помощью духовных братьев-сектантов срубил избу, которую содержал всегда в необыкновенной чистоте (ее называли светелка), и зажил на своем хуторе крестьянским трудом. Духовные братья помогли ему вырыть пруд и насадить яблоневый сад. И сейчас эти места называются Леонидов пруд, Леонидов сад, хотя ни пруда, ни сада давно нет[443]. По соседству в Гремячке поселился его брат Рафаил. Потом, спасаясь от обращения в скопчество, на хуторе поселилась Софья, с которой Леонид жил как с сестрой, плотских отношений между ними не было. Когда же Леонид стал готовиться принять священнический сан, отец Анатолий указал ему на Софью как на будущую жену (как известно, православный священник при вступлении в сан должен жениться, если уже не состоит в браке, — требование, противоположное целибату католиков).
