Все время возникала эта цифра — семь лет. Анечка считала — срок, Лигуша возражал — время. Но Анечку все равно не устраивали никакие формулировки. Семь лет казались ей чем‑то чрезмерным. И в самом деле… Через семь лет моложе и привлекательнее она не станет… Шурик с раздражением осознал, что ни Лигуша, ни Анечка ни разу не упомянули ни одного конкретного географического пункта. А где можно проваландаться в нашей стране семь лет? Парагвай, упомянутый в разговоре, несомненно, являлся единственной страной, куда Лигуша не собирался. Нисколько не пугала бывшего бульдозериста и Анечкина угроза запереть его на все десять лет. “А здесь не тюрьма? — сипел Лигуша. — Подумаешь, семь лет! Другие подольше ждали!” Квакая с придыханием, как‑то смеясь неприятно, он заколыхался, как настоящий человек–гора, подвергшийся внезапному землетрясению. Голый рыхлый живот затрясся, как бурдюк, каждый вечер наливаемый плохим пивом.
Вскочив, взбешенная Анечка коротким движением приткнула к голому животу Лигуши свой ужасный нож.
— Она убьет его! — шепнул Шурик.
— Заткнись! — Роальд даже не обернулся. — Возьми его на прицел.
— Лигушу?
Роальд не ответил.
Шурик сжал пистолет.
Он видел каждое движение Лигуши. Он видел: сейчас Лигуша дернется, и Анечка вонзит нож в его рыхлый потный живот. Никогда Шурик не чувствовал себя так погано. Когда пьяные тинейджеры загнали его в тупик между машинами и стеной универмага, он и мысли не допускал, что не отобьется. Он думал, как бы не искалечить придурков. И когда Соловей душил, катал его в картофельной ботве, он, в общем, был уверен — ничего не случится, выручат. Но целиться в полуголого бульдозериста, к животу которого и так приставлен нож…
Он перевел прицел на тонкую напрягшуюся руку Анечки и понял: в нее выстрелить он не сможет.
— Лигушу на прицеле держи! — злобно прошипел Роальд.
Шурик ничего не понимал. Добивать бывшего бульдозериста, когда его пырнут ножом? Он засопел, удобнее утверждая руку с пистолетом на балке. Лерка была права. Мерзкая работенка. Хуже, чем на помойке. Сеновал душил Шурика. Прокаленная солнцем крыша дышала испепеляющим жаром. Держа Лигушу на прицеле, Шурик увидел, как по его голому рыхлому животу скользнула темная струйка крови. Все‑таки накололся, скот.
Увидев кровь, Анечка охнула и выронила нож.
Обессиленно опустившись на ступеньку, она заплакала.
— Семь лет… — шептала она… — Ты не вернешься… Зачем тебе старуха?..
Лигуша воровато оглянулся на калитку.
Воробьи снова галдели в ветках на той стороне березы, что нависала над улицей, но улица была пуста. Узкая, как туннель, сжатая стволами мощных берез, улица томительно ожидала грозовых взрывов, ливня, сбивающего листву. В пустом и печальном небе, изнутри налитом мрачной фиолетовой чернью, не было ни птицы, ни самолета. Никто не услышал бы Анечку, вздумай она кричать.
— Барон! Барон!
Странно пригнувшись, коснувшись рукой ступеньки, неожиданно легко для такого большого тела, огромный рыхлый Лигуша подхватил оброненный Анечкой нож. Он пришелся бывшему бульдозеристу по руке, он удобно лег в его ладонь. Лег как влитой. Ослепленный блеснувшей молнией, Шурик все же увидел: узкое страшное лезвие без замаха пошло на Анечку. Роальд медлил, наверное, его тоже ослепило, а лезвие ножа необратимо шло на Анечку. Было видно, что уклониться она не успеет. И Шурик выстрелил.
Глава VII. БАНЬКА ПО–ЧЕРНОМУ
16 июля 1993 года
— Берешь частника? До Города? — хмуро удивился Шурик.
— Каждый платит за себя.
— С нами еще кто‑то?
— Врач.
Шурик и Роальд стояли под поблескивающей под солнцем витриной магазина “Русская рыба”. За темным бронированным стеклом медлительно дрейфовали смутные тени, в вихре серебристых пузырьков колебались водоросли. Изумленно приоткрыв рот, всматривался в таинственный подводный мир тощий таджик в пестром халате. Может, тот самый, которого выдернули позавчера из заброшенного шурфа. Может, это он, ломая в себе мусульманина, сердобольно обвязал веревкой Барона. Вот теперь наконец увидит: есть, есть в Сибири такая русская рыба!
— Ишь, петрушит что‑то максимка! — одобрительно кивнул владелец “девятки”, согласившийся доставить Роальда до Города. Плечистый, уверенный, наевший крепкий загривок, все присматривался к хмурому Шурику, пытался понять, что за пассажиры ему достались.
— Слышали, с Иваном Лигушой что приключилось? — спросил он. — В собственных штанах сгорел, один пепел остался, да и тот ветром развеяло.
— Да ну? — без особого интереса отозвался Роальд.
— На всех углах говорят! — Водила даже перекрестился. Здоровенный, уверенный в себе, любовно протирал ветошью фары. — Говорят, Лигушу милиция обложила, как преступника. Он вроде сбежать куда‑то хотел. Может, в Парагвай…
Водила вдруг возмутился:
— Чего мешать человеку? Собрался бежать, пусть бежит. Для чего завоевывали свободу? Я, например, так считаю: все бездельники и лентяи пусть бегут, куда хотят. Зачем они нам? — Он поднял брови для убедительности. — А то каждому помоги, каждому пособи. Вот народ и разучился работать.
— Заткнись, — попросил Шурик.
Духота, таджик, тоска, русская рыба. Когда последний раз было так жарко? Кажется, в семьдесят третьем. По какой‑то прихотливой ассоциации он вспомнил Анечку. Семь лет! Правильно Анечка возмущалась. За семь лет человеческий организм полностью меняет все клетки. Ну, кроме той, в которой сидит. Через семь лет все мы совсем другие.
Почему мне так дерьмово?
А потому, сказал себе Шурик, что я стрелял в человека.
Не важно, что обе пули вошли в ступеньки крыльца, а Лигушу, похоже, сожгло молнией. Или еще чем‑то. Не важно, что Лигуша, по утверждению Лени Врача, как бы и не человек вовсе. Все равно Шурик держал его на прицеле и спускал курок.
Шурика передернуло.
…В свете сухих молний, вспомнил он, фиолетовых, вдруг раскаляющихся добела, лопающихся, как светошумовые гранаты, на ступеньках крыльца перед потрясенной, в отчаянии закусившей кулачки Анечкой валялись широченные тренировочные штаны Лигуши. “Ушел… — непонимающе бормотала Анечка. — Семь лет… Дура! Дура! Дура!”
Даже Роальд обалдел.
Он ждал чего‑то такого необычного, все равно обалдел: “Даже в морг нечего тащить. Один пепел остался”.
Отобрав у Роальда и Шурика подробную объяснительную, начальник местного УВД посоветовал незамедлительно уехать. Гроза грозой, но как это от человека осталась всего лишь горстка пепла? Он, начальник УВД, никакой такой хреновины не потерпит. Имелись в виду туманные рассуждения Лени Врача о природе самовозгорания. И свидетельницу Кошкину он, начальник УВД, официально предупреждает: никакой трепотни! Об исчезновении Лигуши болтать не надо. Незачем смущать людей. Исчез Лигуша, бывает. Он и раньше исчезал. То уедет в Город, то память его подведет. Мало ли, что штаны… Вернется…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
