Правая рука Шурика лежала на колене.
Оттопырив палец, он слегка отжал замок дверцы. Толкни ее, вывалишься на дорогу. В пыль и под стволы, сказал он себе.
— Интересные у тебя кореша, — нехорошо ухмыльнулся Костя–Пуза, опять поворачиваясь к Врачу, суетливо докуривающему сигарету. — Ну, совсем как хорьки. Даже не хрюкнут.
— Сейчас захрюкают, — деловито пообещал Врач, выбрасывая окурок. — Сейчас карманы начну трясти, захрюкают.
— Жадные? — удивился Костя–Пуза, подозрительно вглядываясь в каменное лицо Роальда.
— А то!
Врач подловато потер руки.
Все у него пока получалось. Он торжествовал.
Он смотрел на водилу победителем. Тощий и длинный, он ни у Соловья, ни у его корешей не вызывал никаких подозрений.
— А ну! — заорал Врач. — За проезд рассчитываться!
— Ты не ори, — вдруг передумал Соловей. — Мы сами соберем за проезд. Ты водилу поторопи.
— Да завсегда!
Врач выкрикнул это так бодро и весело, что Костя–Пуза одобрительно хмыкнул:
— Звать‑то тебя как?
Дверцу, Врачом не захлопнутую плотно, Костя–Пуза просто не увидел.
— Говнида! — весело выпалил Врач.
— Чего? — изумился Костя–Пуза. — Как ты сказал?
— А так и сказал — Говнида!
— А баба тебя как зовет?
— А так и звала, пока терпела.
— Ну ты даешь! — Костя–Пуза восхищенно покрутил головой. Врач его купил. — Ты точно чокнутый!
И крикнул:
— Митяй! Собери с говнид деньги.
Один из напарников, молчаливый, коренастый, правда, как бы чуть скособоченный, все время плечо выпячивал, неторопливо, с несколько показным равнодушием шагнул к машине. Выбрал он Шурика:
— А ну, опусти стекло.
Шурик опустил. Ручку он крутил левой, всем телом повернувшись к дверце, а пальцы правой лежали на слегка отжатом замке.
— Собери деньги и подай. Одной рукой подай, сволоченок.
Солнце.
Пыль. Духота.
Жаба сипло курлычет.
На реке, наверное, хорошо. А на дороге вся радость — ни машины, ни конной повозки. Далеко отъехали. Не видать над Т. даже дымков. Надо было учиться дураку, подумал Шурик. Окончил бы техникум, водил тяжелые поезда, Лерка жила при мне бы. Он увидел, как дернулась щека у Роальда, и напрягся.
Душно.
Страшно душно.
Как может Врач болтать беспрерывно?
Спокойно, сказал себе Шурик, левой рукой медленно протягивая собранные деньги настороженному мордастому Митяю. Хреновиной все это закончится. Заберут наши купюры и уедут. Что там Роальд говорил? Простить всех? Это значит, мордастого Митяя простить и Соловья Костю–Пузу? И всех их вонючих приятелей? А они всадят пулю в меня и пристрелят Роальда…
— Ты мент! — радостно завопил Костя–Пуза. Он наконец узнал Роальда. — Ты же мент! Я обещал поиметь тебя.
Митяй в это время брал купюры.
Со всей силой, какую можно вложить в удар, Шурик двинул тяжелой дверцей по нагло выставленному колену Митяя. Он не потерял ни секунды, вываливаясь из машины и снося Митяя в густую дорожную пыль. Всей пятерней он сразу въехал в равнодушные, успевшие лишь расшириться от боли глаза Митяя. Роальд успеет! Роальд должен успеть! Роальд опять сделает Костю–Пузу! Черная ярость, которой Шурик всегда боялся, застлала пеленой мир. Сплошные негативы — рож, лиц, машин, неба. Почему, черт побери, Вселенная обязательно должна походить на баньку по–черному? Почему вместо звезд должны поблескивать в небе паучьи глаза? Почему сажа, плесень, запах дров отсыревших?
Заламывая руки всхрапывающему от отчаяния Митяю, Шурик отчетливо вспомнил сон, одно время беспощадно мучивший его. Он просыпался в крике, в поту, Лерка сжимала ему виски, заглядывала в глаза. А он хрипел и отбивался: пусти! “Да проснись, проснись, Шурик. Что с тобой?” — кричала Лерка. А он хрипел и отбивался: пусти!
Ему снилось, что он ослеп.
Это было страшно. Он совсем ничего не видел, только шарил перед собой руками, нащупывая одеяло, сбивая простыни. Он ничего, совсем ничего не видел. Мир красок, теней и отсветов, мир, радующий глаза, исчез. Только тьма, могильная, без просвета. Где‑то в подсознании билась, томила, рвалась сквозь тьму трезвая мысль: да нет, сон это, надо проснуться, проснись, все как рукой снимет! — и все равно ужас разрывал сердце. Шурик в отчаянии выдирался из страшного сна. И видел наконец подоконник, ярко освещенный солнцем, а на нем незнакомого ласкового кота. В приступе кипящей, почти животной радости Шурик вопил: “Я ослеп?” И кот, зевнув, ласково подтверждал: “Полностью”. Потому Шурик и орал во сне, пробиваясь сквозь стеклянные, темные, многомерные слои, хрипя, рвался из сильных рук Лерки, обнимающей его, и вопил в смертном ужасе: “Ослеп!” А Лерка прижимала его к себе и тоже орала: “Это потому, что ты работаешь на помойке!”
Но кто создал эту помойку?
Шурик молча бил ногой поваленного в пыль Митяя, а Леня Врач, танцуя, как лебедь, торжествующе вопил:
— Набеги на него! Они тоже хотели многого!
— Прекратить! — грубо приказал Роальд, защелкивая наручники на запястьях ошеломленного Кости–Пузы. — Вот как не вовремя ты меня узнал, придурок!
И повернулся к застывшему в испуге водиле:
— Грузи домкрат. Едем.
— Куда?
— В Город, конечно.
— А эти? — Глаза водилы жадно сверкнули. — А их машина?
— Для верности садись за руль, — ухмыльнулся Роальд. — Для компании бери Митяя и его напарника. Я их наручниками пристегну к заднему сиденью.
— Не отстегнутся?
— Нет.
— А вы?
— А мы на твоей машине.
— Почему вы на моей?
— Чтобы ты не баловался.
— Да я…
— Хватит! — прикрикнул Роальд. — Держись за нами. Не отставай, не обгоняй, никуда не сворачивай. Даже если ГАИ привяжется, следуй за нами.
— А права отберут?
— Штраф заплатишь.
— Да ладно… — Губы водилы дрогнули.
Он молча смотрел, как Роальд приковывает к сиденью толстомордого Митяя и его напарника.
— Они до меня не дотянутся?
— Зубами разве что, — хмыкнул Роальд.
— Я так не хочу.
В облаке пыли вдруг подлетел к машинам красный “москвич”. Крепкий парень в сиреневой футболке, в такой же косынке, обручем охватившей длинные волосы, увидев, как Шурик пинком загоняет Соловья в машину, заносчиво спросил:
— Кому помочь, мужики?
Костя–Пуза обернулся было с надеждой, но Шурик показал парню удостоверение.
— Понял, — скороговоркой выпалил парень в футболке и, ничем больше не интересуясь, дал газ.
Беляматокий.
В машине пахло страхом и потом. На поворотах Костю–Пузу бросало на Врача, Врач весело отпихивался:
— Любохари, любуйцы, бросьте декабрюнить… Костя–Пуза молчал, злобно щерился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
