Из окна тек ручеек вяловатых слов:
— Я не знаю, кому как, а мне кажется, что комбайны пускать надо на самые спелые поля — ни на день раньше, ни на день позже.
На крыльцо выскочила Катя.
— Как хорошо, что вы приехали!
Здороваясь, он задержал в своих руках ее шершавую ладонь, смотрел в смеющиеся глаза. Под вздернутой по-детски капризной губой ослепительно белели ровные плотные зубы, сверкали влагой. Она показалась ему еще лучше, еще милее.
— Думал, опоздаю. Задержался в Николаевке… — говорил Сергей вполголоса, не в силах оторваться взглядом от Катиного лица.
— Нет, только начали. Наш вопрос третий. Сейчас обсуждают подготовку к уборке, потом будет финансовый вопрос, а уж после — наш. Не раньше, как к полуночи.
Никакого следа обиды или отчужденности. Наоборот, Катя была приветливее, чем когда-либо.
— Ну, как мои друзья? Понравилась им ваша бригада?
— Говорят понравилась. — Катя улыбнулась хорошо, лучисто. — Костя чудной парень. Поморил нас всех со смеху с Васей Музюкиным схлестнулся. Вася же шуток не понимает — все всерьез говорит. А тот с ним спорит, заводит его. Вся бригада до коликов каталась со смеху…
Из сельсовета вышел Федор Лопатин, молодежный бригадир. Суховато поздоровался с Сергеем. Тут же отвернулся, стал гладить ладонью потного жеребца. Потом пошел из ограды.
— Ты куда, Федя? — спросила Катя.
Он, не оглядываясь, махнул рукой.
— Пойду. Тут обедня длинная. А вы и без меня справитесь. Подкрепление прибыло…
Сергей недоуменно поглядел на Катю. Она потупила глаза. И вдруг он догадался: «Неужели у них любовь?»
— Что это он так? — спросил настороженно.
В Катиных глазах мелькнули злые искорки.
— Ревнует, дурак, — проговорила она тихо, но твердо. И добавила еще тише — Привязался ко мне…
И все-таки непринужденность исчезла.
Пойдемте в Совет, — сказал Сергей, пропуская ее вперед.
В большой прихожей комнате было многолюдно, душно. Они присели на скамейку у двери. Катя напряженно молчала.
Ораторы, один словоохотливее другого, менялись на трибуне. Ребята несколько раз выходили покурить. Время неумолимо приближалось к полночи. Когда дошла очередь до вопроса о передаче церкви под клуб, все оживились.
— Чего там говорить, стоящее дело!
— Заслужили!
— Ребята молодцы, вон сколь переворочали за лето.
— И опять же эта бригада…
— Вырешить!..
— Оно вроде бы и не совсем удобно — церква она, хоша ныне и не в моде, но как-никак освященное место, а там будут с девками тискаться.
— Ты, дед, по себе судишь: должно, за этим только и в церкву ходил в молодости-то, а?
— Прошу слова… Слово дайте!
— Нефедов, дай ему слово, пусть отведет душу…
Слово дали. Поднялся хлипкий, но ершистый мужичок.
— Я что хочу сказать? — начал он. — Наши старики, простите за слово, как кобели на сене: сами не молются и не дают веселиться людям, которые в поте лица трудятся на благо нашей жизни…
— Ясна-а!
— Давай голосуй!..
— Отдать церкву ребятам, пусть забавляются!
— Правильно! Чего она глаза мозолит?
— Ежели б старичков слухали, и колхозов не было бы! — тоже артачились.
Со времен коллективизации уже привыкли легко, не задумываясь, рушить веками устоявшееся.
Выходили из сельского Совета шумной толпой.
Перекликались.
— Федор Лукич, ты сейчас поедешь домой, али утро будешь ждать?
— А чего его ждать? Оно уже почти утро.
— Прихвати меня с собой.
— Ну, ребяты, спектакли чтобы, как в городском театре были!
— Не подкачайте.
— Старухи теперь этим дедам житья не дадут…
Катя вышла на крыльцо и остановилась, пропуская народ мимо.
— Сергей! На одну минутку… — сдавленным голосом окликнула Сергея.
Он остановился, как заарканенный. Задержался около него и кое-кто из парней. Сергей потоптался на месте.
— Л-л… — ладно… Я сейчас приду, — сказал он им. И те пошли.
От калитки донесся приглушенный голос:
— Бестолковые же вы… разве не видите… — Дальше Сергей не расслышал.
Они направились к Катиному дому. Оба молчали. Сергей разглядывал купол неба, утыканный мерцающими шляпками звезд, Катя, нагнув голову, смотрела под ноги. Сонную тишину села вспугивали разноголосый отдаленный гомон людских голосов, тележный скрип, топот конских копыт. Депутаты разъезжались по домам.
Сергей все крепче и крепче прижимал Катин локоть.
— Хороший будет клуб, правда? — наконец, сказал он.
Катя молчала. Сергей искоса сверху вниз глянул на нее и хотел сказать что-то еще.
— Не надо говорить, — прошептала она и вдруг прижалась к нему всем телом. — Давай лучше молчать…
Голову Сергея обнесло, словно он неожиданно полной грудью хлебнул сгущенный аромат цветущей сирени. Он порывисто схватил сбитые, выскальзывающие из рук Катины плечи и стиснул их. Катя стояла перед ним маленькая с запрокинутой головой. Они смотрели друг другу в глаза, смотрели уже не таясь, ненасытно.
— Сережа…
Катя не заметила, как очутилась на руках у Сергея. Он нес ее по улице молча, и она ощущала на своей щеке его прерывистое дыхание…
И только через неделю, когда Сергей приехал, они снова встретились. Была лунная светлая ночь. Обнявшись, они стояли в тени палисадника и любовались залитой зеленоватым светом улицей. Сергей взял ладонями Катину голову и повернул к себе.
— Дай я хоть насмотрюсь на тебя вволю.
Она чуть слышно рассмеялась.
— Боишься забыть?
— Нет.
— Какие у тебя глаза! Темные, большие.
Катя опустила ресницы.
— Где ты была раньше? — встряхнул он ее за плечи. — Как я тебя раньше не заметил?
А я тебя заметила раньше. Я тебя в прошлом году в секретари выбирала.
— Да-а? — изумился он. — Что же тогда сразу не объявилась, что живешь ты такая вот в Петуховке?
Катя засмеялась.
— Как бы это я объявилась?
— Взяла бы да и подошла ко мне. Я бы тебя сразу и увидел. А то целый год тебя не знал. Сколько мы хорошего потеряли за это время!
— А правда, Серёжа, хорошо ведь, ага? — Она прижалась щекой к его широкой груди. — Знаешь, как у тебя сердце стучит? Тук-тук, тук-тук, тук-тук. — Она по-детски вытянула губы в трубочку и изобразила стук сердца. — Как на нашей мельнице паровик: тук-тук, тук-тук…
15
Жизнь шла в гору играючи, как резвый жеребенок. Каждое утро Сергей просыпался в ожидании чего-то праздничного. «Что у меня сегодня радостного? Что же? Ка-а-атя… Катю-юша…» И весь день до вечера был заполнен этим. За что бы ни брался, все делал весело. Даже Аркадий Николаевич спросил:
— Ну, кажется, все наладилось? Если не секрет, кто она?
— Катя Гладких.
— Из Петуховки?
Сергей кивнул.
— Хорошая девушка, хорошая, — словно припоминая ее, сощурился Аркадий Николаевич. — Стало быть, энергии опять много? Значит, план хлебозаготовок в надежных руках…
Как и прежде, Сергей по утрам опять забегал к Данилову в кабинет послушать районные новости, посоветоваться.
В это утро Сергей по привычке заглянул в дверь. В кабинете уже сидели председатель райисполкома Старотиторов и второй секретарь райкома партии Переверзев, Сергей прошмыгнул в уголок на диван. Разговор шел о сроках уборки.
Зазвонил телефон. Данилов снял трубку.
— Да, да… давайте… — Глянул на Старотиторова, скороговоркой пояснил — Новосибирск. Не иначе, из крайкома по нашей сводке… Да-да! Я слушаю… Здравствуйте, товарищ Коротилов… — Потянулся к пачке папирос. Переверзев поднес ему зажженную спичку.
— Да! В сводке правильно указано. В основном еще не приступали. Считаем, что рано… Но нам-то… Товарищ Коротилов! Товарищ Коротилов! — Кричал Данилов в трубку. — Нам-то здесь виднее…
Коротилов был заведующим сельхозотделом крайкома партии. Сергей знал эту фамилию. Она часто мелькала на страницах «Советской Сибири». В одном из номеров краевой газеты нынешней весной был опубликован снимок: Коротилов, стоя за столом президиума, читает постановление ВЦИК о награждении секретаря крайкома партии Эйхе и председателя крайисполкома Грядинского орденами Ленина. Знал он и другое: Коротилов — непререкаемый авторитет для всех районных работников и их гроза. Второй секретать райкома Переверзев, например, всегда с трепетом называл его фамилию и любил повторять: «Указание товарища Коротилова таково…» или: «Товарищ Коротилов велел…»
— …при чем здесь указания крайкома? Хлеб-то зеленый! Да, почти на всех массивах… Не буду я такое указание давать и предрика — тоже. Вот он сидит рядом. У нас председатели колхозов — народ опытный, все из хлеборобов. Знают, когда начинать уборку… — Данилов нетерпеливо слушал, мял в пальцах потухшую папиросу. — Ну и что? Мамонтовский район насколько южнее нашего! У них раньше созрело, вот и убирают… А Карасук нам не указ… Почему? Потому, что все равно зеленый хлеб косить не будем!.. Ну и что? Пятьсот гектаров?! Врет он! Ручаюсь, что он их не убрал. Старцев не такой дурак, чтобы зеленый хлеб косить!.. Квитанция? Старотиторов может завтра же представить квитанцию на восемьсот центнеров… Прошлогодний сдал он, а вы поверили! — Аркадий Николаевич бросил недокуренную папиросу, достал из пачки другую. Прижал плечом к уху трубку, прикурил. — А собственно, почему вы так настаиваете на немедленном начале уборки? Важен ведь результат… Нет, мы тоже отвечаем перед партией… У нас тоже партийные билеты есть… — Долго опять слушал молча. Сергей не спускал с него глаз. Зрачки у Данилова расширились, он глубоко затянулся папиросой. И вдруг стул под ним жалобно заскрипел.
